Белый Орден или Новые приключения Ариэля
Шрифт:
— Папизм — штука очень примитивная, там нет никакой глубины, — немного лениво начал мой собеседник. — Папизм — религия человекобожия. Они поставили на место Бога человека и поклоняются теперь только человеку, при этом думают, что сохраняют верность Богу. Когда-нибудь они вообще отбросят Бога, останется только человек, который к тому времени превратится в скотину. Этой скотине они и будут поклоняться. Папизм — путь к безбожию. Вот и всё.
— Но как быть с утверждением о том, что через папу они узнают волю Христа?
— Это вопрос о критериях истины. Постановка вопроса правомерна, но ответ папистов в лучшем случае глуп, а то и безумен. Полагать критерием истины то, что взбредёт в голову одному единственному человеку, видеть в этом человеке оракула, устами которого глаголет Бог — это безумие. Церковь учит нас, что полноту истины содержит только полнота церковная, но выслушать всю Церковь невозможно, особенно если учесть, что множество членов Церкви уже находятся в мире ином. Вот они и говорят: остаётся только слушать, что скажет папа. Но Церкви известен куда более надёжный способ преодолеть это затруднение. Это собор. Решения собора, а вовсе не голос папы, являются для нас критерием истины. Собор — своего рода модель церковной полноты. Решения собора и являются для христиан голосом Божиим.
— Но если мне надо решить вопрос, связанный с моей личной судьбой? Собор по этому поводу точно не соберут. Доминиканец может задать вопрос папе и принять его ответ, как Божью волю, а мне-то что делать?
— Если доминиканцу проще, это не значит, что ему лучше. А если завтра папа прикажет ему поклоняться дьяволу в образе человека? Вопрошающий либо станет дьяволопоклонником, либо лишится единственного критерия истины. И тогда посмотрим что он будет делать. Бог даровал человеку свободу, а человек так и норовит подарить свою свободу кому-то другому. Но дарёное не дарят. Человек должен сам распорядиться своей свободой, должен сам искать Божью волю. Если сейчас, к примеру, откроется эта дверь, никто за тебя не решит, надо ли тебе в эту дверь выходить. Ты должен будешь принять решение сам.
В этот момент дверь действительно легонько приоткрылась. Если бы не тихий скрип, мы и внимания на это не обратили бы. Арман от души рассмеялся:
— Честное слово, я не знал, что дверь откроется, не надо считать меня прозорливцем. Просто Господь показывает нам, что вопрошающий никогда не останется без ответа. Ну что ж, решай, свободный человек, выходить ли тебе через эту дверь.
— Да что тут решать, бежать надо.
— Ну а я вот пока не побегу. От меня кое-что зависит в судьбе Ордена, мне надо пока оставаться здесь. Но тебе не стоит на меня оглядываться, ты должен принять своё собственное решение.
Я осторожно выглянул в коридор. Все часовые спали мирным сном, путь на свободу был открыт. Я посмотрел обратно в камеру и сказал: «Братья, все, кто хочет, могут уйти отсюда». С Арманом остался один юноша и те храмовники, которые были покалечены во время пыток и не могли идти, да они этого уже и не хотели, сроднившись с мыслью, что скоро перейдут в мир иной и встретятся со Христом. Со мной решили уйти восемь человек. Мне хотелось попрощаться с Арманом, но я не знал, что сказать, и как всегда в таких случаях бывает, задал бессмысленный вопрос:
— Мы ещё увидимся?
— Вряд ли. Мой путь другой. Тебя Господь ведёт путём явного, очевидного чуда, путём фантастическим. Это редко бывает, потому что для такого пути мало кто пригоден. Думаю, что ты отправишься в царство пресвитера Иоанна. Таким, как ты, в Европе делать больше нечего. Да и у меня тут скоро дел не останется, и я, очевидно, отправлюсь в царство пресвитера Иоанна, но по-другому. Пешком или на коне. Может быть, и на корабле, но обязательно под парусом. Или под вёслами.
— Почему ты так уверен, что мой корабль будет сказочным?
— Дорогой Жан, скажу тебе по секрету, что сегодня побег никто не готовил, а между тем дверь открыта и стражники спят. Не трудно догадаться, что и дальше всё будет так же фантастично.
— Но неужели тебе это не интересно?
— Мне интересно попасть в Царство Небесное, там каждый сможет утолить свою жажду фантастики. Но мне до этого далеко, как до звёзд. Так что я уж какие-нибудь пешочком. Мы оба попадём в царство пресвитера Иоанна, но там мы не встретимся, потому что это будут две разных реальности.
— Но тогда, может быть, встретимся на Небесах?
— Дай Бог, дорогой Жан.
Вдевятером мы выскочили на улицу, как были, в белых плащах храмовников, и хотя после тюрьмы наши плащи особой белизной не отличались, но они оставались вполне узнаваемы. Нам некуда было бежать, негде укрыться. Пока стояла глубокая ночь, и прохожих на улицах Парижа не было, мы оставались в относительной безопасности, но понимали, что поутру нас тут же схватят и отведут обратно, выбраться из города незаметно мы не успели бы, да и, выбравшись, отнюдь не попали бы в пустыню. У храмовников обычно нет мирских связей, Орден наш единственный дом, братья Ордена — единственные близкие люди. Теперь наш единственный дом был разгромлен, все наши братья оказались вне закона, и наш повторный арест оставался делом времени.
Мы брели по Парижу молча, каждый всё это понимал, нам нечего было сказать друг другу. Оставалось лишь насладиться свежестью ночного воздуха, пока есть такая возможность. Я вяло молился, стараясь ни о чём не думать, и вдруг меня как будто что-то толкнуло изнутри. Ведь наш побег устроил Сам Господь, значит Он приготовил для нас способ спасения, а не повторный арест. А поскольку никаких реальных способов спасения у нас не было, значит оставался только нереальный, фантастический. Мне стоило относиться к словам Армана более внимательно. Я крикнул: «Братья, к реке!». Кричать нам тут не стоило, и все поняли, что если уж я крикнул, значит дело серьёзное. Широким быстрым шагом мы пошли туда, где меня высадил на берег волшебный корабль. Я не ошибся, этот корабль вновь стоял у причала. Мы зашли на палубу и он тут же тронулся.
Храмовники — удивительные люди, я никогда не переставал им удивляться, хотя и сам к ним принадлежу уже очень давно. Никто не сделал ни одного бессмысленного жеста, не произнёс ни одного бессмысленного слова. Все прекрасно понимали, что никто ничего не понимает и не сможет понять при всём желании, а потому и обсуждать нам было нечего. Мы молча спустились в трюм, здесь всё было не так, как ты помнишь, произошла кардинальная перепланировка. Мы увидели девять кроватей. Не сомневаюсь, что если бы в последний момент к нам присоединился ещё один рыцарь, сейчас здесь было бы десять кроватей. В углу висели три небольших иконы: Господа, Богородицы и архангела Михаила. «На молитву», — скомандовал я. Мы дружно помолились, и я скомандовал: «Отбой».