Белый щенок ищет хозяина
Шрифт:
— Боря! — воскликнула мама и певуче застонала.
Сидя на корточках, Уголек был ниже собаки. Пес перестал зевать.
Веселыми глазами он посмотрел на Уголька и, поднимая пыль, заколотил по асфальту тяжелым хвостом.
— Псина. Милая, — сказал Уголек. Он притянул к себе мохнатую голову с полувисячими ушами и прижал ее к плечу. Милая псина облизала Угольку ухо. Сердце Уголька от радости запрыгало, словно крышка на кипящем чайнике.
— О-о, — проговорила мама издалека, потому что боялась собак больше, чем мышей
Чудовище облизало Угольку второе ухо.
Пока сын обдумывал, какой угол в квартире лучше подойдет для собаки, а мама выбирала место, чтобы упасть в обморок, на крыльце раздалось постукивание. Из магазина вышел человек с седой щетиной на подбородке и деревяшкой вместо левой ноги.
— Балалай, — сипло позвал он.
Балалай бросил Уголька, медленно поднялся и описал вокруг хозяина ленивую орбиту. Как большая планета вокруг светила. Светило, что-то бормоча, прятало в кармане зеленое горлышко поллитровки.
Уголек молчал. Но в его черных глазах, наверно, была такая тоска, что человек решил снизойти до разговора.
— С тобой Балалай не пойдет. Н-не пойдет, — сообщил он, уперев в Уголька мутноватый взор. — Ты собаку с детства… воспитывай с дет-ства. Тогда пойдет. Потому что преданность в ней. Вот я последние штаны… отдам. А собаку н-ни за что…
Видимо, он собрался произнести длинную речь о собачьей преданности, но мама, оправившись от потрясения, схватила Уголька за локоть и увлекла от опасного места…
Итак, собаки не было. Был только пожилой кот Вьюн, прозванный так за то, что в молодости отличался изяществом и грациозностью.
Собачья жизнь не для котов. Коты созданы для того, чтобы по ночам дурными голосами орать на крышах, днем спать на солнце, утром и вечером воровать на кухне молоко и рыбу, а в свободное от этих занятий время изредка ловить мышей. Вьюн считал такой образ жизни совершенно правильным. Уголек считал иначе.
У него не было верного пса, который бы вытаскивал хозяина из кипящей морской пучины, шагал с ним по ледяным арктическим пустыням, помогал в охоте на носорогов и ловил шпионов. Зато у нашего Уголька было богатое воображение. А с помощью воображения нетрудно сделать из кота собаку.
Начались для Вьюна тяжелые дни. Через неделю он похудел и стал тонким, как в юности. Он сопротивлялся. Он показывал когти. Но через месяц Вьюн понял, что для собственного благополучия следует ходить на цепочке, не упираясь, и становиться на задние лапы, как только этого захочет упрямый хозяин. В общем, он многое понял.
Но ничего не понял Митька Шумихин. И его друзья не поняли.
Когда Уголек первый раз вывел кота на цепочке от старых ходиков, во дворе раздался восторженный вой пяти глоток. Даже Витька-Мушкетер, которого Уголек считал человеком благородным и умным, поддался общему настроению. Он подскочил к Угольку, вежливо помахал перед ним бумажной шляпой и задал вопрос:
— Позвольте узнать, что за порода у вашей великолепной собаки?
— Верблюд, — сказал Уголек.
— Очевидно, иностранная порода? Удивительное название…
— Ты верблюд, — уточнил Уголек, отойдя поближе к дому…
Ты думаешь, с тех пор он бросил дрессировать Вьюна? Уголек упрямый.
Если смеются над ним или не получается что-нибудь, он только прикусывает нижнюю губу. Даже глаз не прищуривает, как это делают другие упрямые люди. Он лишь прикусит губу, а глаза открывает еще шире, будто удивляется чему-то.
УГОЛЕК НЕ ХОЧЕТ БЕЖАТЬ. ДВОЕ И ОТЧАЯННАЯ ТЕТКА
В доме, где живет Уголек, в каждом подъезде — сквозной коридор. Одна дверь ведет на улицу, другая во двор.
Во двор Уголек не пошел: там он мог встретить Митьку и других своих недоброжелателей. А друзей Уголька в городе не было. Разъехались на лето кто куда. Вовка-художник оставался, но и тот сегодня уехал на дачу.
Уголек перехватил покороче цепочку и вывел кота на улицу.
Эх и не повезло же ему! Вся Митькина компания двигалась навстречу.
Впереди приплясывал маленький веснушчатый Сережка. Он с Угольком учился в одном классе. Только там его звали не Сережкой, а Шурупом.
Шуруп — вот и все. Это за вертлявость.
За Шурупом шли шеренгой сам Митька Шумихин и толстощекие неповоротливые братья Козловы — Глебка и Валентин. Они очень похожи, но Валентин отличается более высоким ростом и глупостью.
Сережка-Шуруп крутился перед ним и что-то рассказывал писклярым своим голосом. Шурупа слушали, и сначала никто не увидел Уголька.
Немного в стороне от компании шагал Витька-Мушкетер. Он не обращал внимания на Шурупа, потому что презирал его. Уголька он тоже не заметил. Тонкой сосновой шпагой, изящно выгибая талию, Витька рубил головы ромашкам. Эти ромашки цвели у тротуара. Ветер принес семена из леса, и они проросли у асфальта. Не думали, что погибнут от клинка легкомысленного Мушкетера.
Лишь одну ромашку пощадил — самую большую, приютившую на себе черно-золотистую пчелу. Узкий клинок вздрогнул и замер у самого стебля. И уткнулся в траву. Витька-Мушкетер вздохнул и поднял задумчивые глаза.
И он заметил Уголька.
— О-о, — сказал Витька. — Взгляните, почтенные дамы и господа.
«Дамы и господа» тоже увидели Уголька. Братья Козловы радостно завопили. Шуруп завертелся вокруг оси. Митька замотал своим казацким черным чубом и сделал вид, что боится Вьюна.
— Тише, — сказал Митька. — Оно кусается…
После этого они двинулись навстречу Угольку. И ничего хорошего такая встреча не обещала. Мушкетер еще помнил «верблюда», Митька вообще любил дразниться, братья Козловы были с ним за компанию. А Шуруп всегда был за тех, кого больше — на всякий случай.