Белый шиповник. Сборник повестей
Шрифт:
Мама остановилась и, поймав снежинку на рукавицу, сказала:
– Отец, тебе не кажется, что твой сын становится поэтом?
– Мне кажется, что он ещё и не такую ночную тревогу нам устроит. Этот бег на конюшню - цветочки, а ягодки впереди…
– Да брось ты ворчать!
– сказала мама, скатала снежок и хлоп - папе в спину.
– Стой!
– сказал отец.
– Есть предложение! Давайте слепим снеговика и поставим его на перекрёстке, вместо милиционера. А?
Глава двадцатая
ТЫ НИЧЕГО НЕ
Панама шёл по заснеженной улице, и в руках у него были завёрнутые в несколько слоев бумаги цветы. Рядом с ним с одной стороны шла Маша Уголькова, а с другой Юля Фомина. Они шли домой к Борису Степановичу.
Собственно, собирался идти один Пономарёв, но Маша заволновалась, разахалась: “Как же так идти с пустыми руками! Нужно обязательно цветов купить! Да ты сам выбрать не сумеешь! Я с тобой пойду, хотя мне ужасно неловко”. А Юля Фомина просто подошла и сказала: “Вы к Борису Степановичу? Я с вами”.
Светило солнце, плясали солнечные зайчики. Они прыгали на стенах домов, на боках автобусов, норовили заскочить в глаза, а прохожие морщились, отворачивались, и у всех были очень забавные лица.
– Открыто!
– прозвучал за дверью знакомый голос.
– О! Вот это сюрприз! Проходите. И цветы! Ну спасибо, спасибо…
Борис Степанович сидел в кресле, худой, с землисто-жёлтым лицом, и нога у него была неестественно вытянута, но он улыбался так радостно, что ребята скоро забыли про его болезнь.
Они весело рассказывали, как идут дела в школе. Никогда ещё Панама не видел, чтобы Юля смеялась так заливисто. “Какая она красивая, - думал он, - и глаза смеются, и волосы такие густые. И вся она какая-то совсем взрослая”.
– Хотите, я вам кофе сварю?
– сказала Юля.
– Мы ездили в Швецию на состязания, и там меня научили такой кофе варить. Все шведы пьют такой кофе по утрам…
– Да не стоит, - сказал Борис Степанович. Но Юля уже гремела посудой на кухне.
– У вас “Арабика”?
– А бог его знает, - ответил Борис Степанович, - я его от случая к случаю покупаю.
– Ну что вы, кофе обязательно должен быть в доме.
Борис Степанович наклонился к Маше и заговорщически спросил:
– А ты умеешь кофе варить?
– Нет, - тихо ответила она. И вообще она всё молчала и сидела в сторонке.
– Я тоже, - подмигнул ей Борис Степанович и засмеялся.
– Я зато борщ умею!
– просияла Маша.
– И блинчики.
– Красота! Вот у меня нога новая вырастет, и мы с Игорем придём к тебе обедать. Хотя его сильно кормить нельзя, а то будет мучиться, как Фред Палмер. Он за пятнадцать лет работы на ипподромах мира вынужден был выпарить в бане пять тонн веса. Но тебе, Игорь, это, по-моему, ещё не грозит.
– Вот и кофе!
– Юля внесла поднос с маленькими чашечками.
– Берите сахар.
Хлопнула дверь в прихожей.
– О! Да у тебя гости!
– сказала красивая девушка, входя в комнату.
– А я ещё на лестнице подумала: “Где это так вкусно кофе пахнет?”
–
– Ну, иди мой руки да садись с нами.
– Это ваша сестра?
– спросила Юля, и голос её показался Панаме каким-то странным.
– Нет, - ответил Борис Степанович,
Девушка вернулась, и они с Борисом Степановичем о чём-то весело заговорили.
– Да! Я же не представил тебе гостей, - сказал учитель.
– Это наш знаменитый конник Пономарёв, это Юля - можно сказать, будущее фигурного катания. А это Маша…
– Ничем не знаменитая, - засмеялась Маша.
– Неправда. Ты моя самая любимая ученица.
– Извините. Мне нужно на тренировку, - сказала Юля, - я пойду.
– Да выпей хоть кофе.
– Нет, я пойду, мне нужно!
– Она быстро ушла.
– Чего она убежала?
– спросил Панама, когда они шли по улице с Машей.
– По-моему, никакой тренировки у неё нот.
– Эх, ты! ответила Маша.
– Ничего ты не понимаешь…
Глава двадцать первая
БЫВАЕТ В ЖИЗНИ ВСЁ…
Первым уроком была история. Марья Александровна окинула взглядом класс и сказала:
– Фоминой Юли нет. Бедная девочка… Это после вчерашнего.
– А что случилось?
– спросил Панама у Столбова.
– Эх ты, Панама!
– ответил тот.
– Ты что же, телевизор не смотришь?
– Некогда, - виновато ответил Панама.
– Продула вчера наша чемпионка! Три раза упала! Никакого места не заняла. Так и надо, воображать не будет. Её немка, которую она в прошлом году победила, теперь уделала…
– Столбов!
– Я больше не буду, Марьсанна.
“Оно конечно, так ей, в общем-то, и надо, - думал Панама. Он вспомнил Юлькину высокомерную походку, её любимую фразу “я так хочу”.
– Она же никого равным себе не считает. И человек неверный. Всё только о себе заботится. Как она нас бросила в конюшне! Хорошо, что всё обошлось… Вот теперь расстроилась - дома сидит, плачет, наверное. Никто-никто к ней не пойдёт… Потому что она всех оттолкнула. Смотрит на всех, будто мы дети, а она взрослая… Вот и сидит одна!” И Панаме вдруг стало её жалко. С болезненной отчётливостью он вспомнил тот вечер, когда он решил бросить манеж. Ведь если бы не Маша… Бросил бы обязательно! Бросил бы, а потом пропал, потому что теперь Панама не представлял споем жизни без коней…
“А ведь и она так же! Если сейчас не окажется кто-нибудь рядом, она тоже спорт бросит. Бросит и всю жизнь будет несчастна. Ах, была не была! Пойду к ней!
– решил Панама.
– Авось не выгонят!”
Он долго стоял у двери, обитой клеёнкой, не решаясь позвонить. Наконец нажал пупырышек звонка.
– Тебе чего?
– открыла дверь Юлька.
На лестнице было темно, но и здесь было заметно, как она осунулась, как опухли у неё зарёванные глаза.
– Уроки тебе принёс!
– сказал Панама. И быстро протолкнулся в квартиру.