Белый шиповник. Сборник повестей

Алмазов Борис Александрович

– А ты рожу не криви!
– сказал Николай Александрович Петькиному отцу.
– Именно Николай Александрович! А не Коля-вожатый! Ты еще папа, а я две недели как дедушка! Твой отец, Петька, был звеньевым самого расхлябанного звена в моём отряде.

– Коля!
– сказал отец.
– Ты меня компрометируешь!

– И картошку воровал!
– закричал Николай Александрович.
– И врун был отчаянный! Ужасный был врун! Фантастический!
– Они вдруг кинулись и стали тискать друг друга, щекотать, давить, хлопать по плечам. Бронзовый Пётр I стоял над ними, надменно опираясь

на трость и делая вид, что его всё это не касается. “Взять и сказать сейчас про завтрашний сбор!
– подумал Петька.
– Оказывается, отец тоже приврать любил. Значит, эта черта у меня наследственная”.

– Ух ты!
– Отец поскользнулся и двинул лбом в петровский ботфорт.
– Ой-ой-ой!..

– Вот так всегда!
– вздохнул вожатый.
– Ещё хорошо, очки мои не разбились. То, понимаешь, теряю, то разбиваю… Имею чай!
– добавил он виновато. Чайку, может?

– Предъявите!

– Момент!
– И они пошли в глубь комнаты, мимо икон и белых наклейках. Словно святые на этих иконах неаккуратно брились и порезались. Мимо каких-то совершенно чёрных картин с деревьями.

Под светом сильной лампы на столе лежала чёрная доска, в ней словно маленькие окошки светились яркими красками квадратики.

– Вот!
– сказал гордо вожатый.
– До тринадцатого пока добрался. Четыре слоя! И подозреваю, есть ещё один. Может, это Киевская Русь… А? Представляешь? И он гордо блеснул биноклем на лбу.
– А это вот, - он осторожно достал большую кожаную плитку.
– Вот! Видал - книга…

– Какая же это книга?
– удивился Петька.
– Это же кирпич какой-то.

– Она вся склеилась, - пояснил реставратор.
– Листы пергаментные. Кожа на окладе очень старая. Скорее всего это летопись не позднее тринадцатого века!
– Он осторожно положил фолиант.
– А вдруг там “Слово о полку Игореве”? Представляешь?

– И что вы с ней будете делать?

– Раскрывать будем. По листочку отклеивать - и на рентген. Года через два прочтём!

“С ума сойти!
– подумал Петька.
– Это два года пергамент колупать. Помешаться можно!”

– А вдруг там карта с кладами!
– сказал он.
– Пиастры! Пиастры!

– Пиастры нам и даром не надо. Восемнадцатый век, механическая чеканка - художественной ценности не представляет… Вон в Новгороде на раскопках сапог двенадцатого века нашли! Двенадцатый век - это, брат, не пиастры! А грамоты берестяные! Я когда их разворачивал - сердце где-то в голове от радости колотилось… Они скрученные были, - пояснил он Петьке, - ну как кора скручивается.

Николай Александрович быстро и ловко расставил посуду. На резном деревянном блюде с надписью “Хлеб да соль” лежали бисквиты, в смешном шестигранном чайнике заваривался чай.

У Петьки глаза разбегались: он никогда не видел так много старинных вещей! Серебряные с чернью ложечки, сахарница, на ней было нарисовано улыбающееся и подмигивающее лицо. Прусский солдат-щелкунчик в полметра высотой. Кладёшь в его зубастую пасть орех, нажимаешь сзади на косу - крак - и выскакивает ядрышко.

Вся посуда была разная и немножечко порченая - щербатые края, трещинки… Но Петьке эти вещи казались прекрасными -

наверное, у каждой из них была своя тайна, своя история. Они были живыми.

– Вот если бы все эти ложки-плошки наговорили, можно было бы книгу написать, - словно читая Петькины мысли, задумчиво сказал отец.

– Много бы я дал, чтобы эти вещи заговорили!
– сказал Николай Александрович.
– Вот эта ложечка, например, открыла бы секрет своего изготовления: видишь, чернь по серебру? А как это сделать, теперь никто не знает. Если бы вещи спросить можно было, учёные бы жизнь за это отдали. Вон в Индии столб железный стоит две тысячи лет, а не ржавеет и не окисляется. Нынешние металлурги сколько ни бьются, а сделать, чтобы железо без специальной обработки не портилось, не могут…

– Это инопланетяне столб поставили, - прихлёбывая чай, сказал Петька, - я кино смотрел.

– Сами мы инопланетяне!
– вздохнул реставратор.
– В Костроме да в Ярославле ещё в двадцатые годы изразцы делали, которые цвет не теряют и ни от солнца, ни от мороза не портятся. Лет десять назад хватились - а мастеров нет. Кто от старости умер, кто в войну погиб… Секрет изразцов утерян! Как вспомню про это - плакать хочется. Ведь я уже жил тогда, можно было этих людей встретить, расспросить. Мне же в войну уже четырнадцать лет было, я всё понять мог!.. Сами инопланетяне - ничего про себя не знаем!

– Ты преувеличиваешь, - сказал отец.

– Что преувеличиваю? Кто твой дед был? А прадед? То-то, что не знаешь! Ну ладно! Вы пейте чай, а мне тут кое-что доделать надо. Тут работа механическая. Я буду разговаривать и делать… Это из Польши привезли.

На верстаке в углу стояла деревянная статуя голый человек в венке из колючек пригорюнившись сидел на пенёчке.

– Куда я лупу задевал?
– начал шарить реставратор на столе.

– Да вон она у тебя на лбу.

– Спасибо! Склероз у меня!
– Он спустил свой бинокль на глаза, взял длинный шприц и стал совсем похож на доктора. Реставратор шприцем вливал в червоточины и трещины статуи какую-то клейкую жидкость.
– Совсем статую червь изъел…

– Ну как, - подмигнул отец Петьке, - нравится?

– Ничего, - ответил сын, не зная, к чему весь этот разговор.

– Вот завтра закончу, - говорил сам себе реставратор, а послезавтра на самолёт и в Польшу…

– Как - в Польшу?
– закричал отец.
– Меня на сборы воинские отправляют, я же хотел у тебя отпрыска оставить!

– Дела!.. Можно его Люське оставить, но у неё, сам понимаешь, внук двухнедельный… Хочешь дитё понянчить?

“Что я, Ванька Жуков?” подумал Петька.

– Его самого ещё нянчить нужно!
– сказал отец.
– Он твоего внука не той стороной в горшок посадит. Это же не парень, а сто рублей убытка!

– Слушай!
– сказал бывший вожатый.
– А ты его пошли в деревню. Клава его с удовольствием примет. А парню воздух нужен. Он у тебя как огурчик - весь зелёный и в пупырях!

– “Ничего я не в пупырях!” - возмутился в душе Петька, он себе вполне нравился, особенно когда делал перед зеркалом мужественное лицо.

– Да неудобно, - сказал отец.