Белый шум

Щербинина Зоя

Через некоторое время — Невиллу показалось, что прошла вечность, поезд стал сбавлять ход, а туман за окном начал редеть, открывая взору бескрайнее поле. Поначалу картина была нечеткой, размытой, словно отражение в воде, по которой бегут волны, но чем медленнее катился поезд, тем четче было изображение. В конце концов, поезд остановился, и слепящий солнечный луч ударил в глаза. Лестрейндж поморщилась и отвернулась от окна, и Невилл поначалу хотел сделать то же самое, но увидев, кто вышел из поезда, передумал.

Фред

Уизли пружинящей походкой шагал от вагона к полю, но вдруг замер, словно его окликнули, и повернул голову вправо. К нему быстрым шагом приближались двое мужчин с огненно-рыжими волосами. Несколько секунд лицо Фреда выражало искреннее недоумение, а затем он рассмеялся и бросился обнимать незнакомцев, которые явно его встречали.

— Кто это? — задумчиво спросил Невилл у самого себя, но Лестрейндж бросила за окно короткий взгляд и махнула рукой.

— А, это, — в ее тоне сквозили брезгливость и презрение, — его дядюшки, Пруэтты. Гидеон и, кажется, Фабиан. Их убила группа Долохова. Антонин говорил, неплохо бились, даже жаль их, чертовых предателей крови.

Она поджала губы и отвернулась, словно один только вид Пруэттов и Фреда был ей противен, Невилл же, напротив, с улыбкой смотрел, как Гидеон и Фабиан ведут племянника к протоптанной тропе, убегающей вдаль. Ему искренне было жаль Фреда, но в то же время он был рад, что один из близнецов Уизли попал в надежные руки, и что его звонкий смех теперь будет звучать над залитыми солнцем полями.

Поезд коротко свистнул и пришел в движение. Мир за окном вмиг заволокло белым туманом, скрыв от глаз пассажиров поле и солнце.

— Неужели тебе не жаль Фреда? — спросил Невилл у Лестрейндж, и та покачала головой.

— Абсолютно, — надменно проговорила она. — Уизли — осквернители рода и предатели крови, так что если мне и жаль, то лишь того, что погиб только один, а не все они веселой компанией отправились в те чертовы поля.

Невилла передернуло от того, сколько в ней злобы и гордыни. Лестрейндж смотрела на него, явно ожидая еще какого-то вопроса, желая отпустить еще пару-тройку грубых, колких замечаний, но он смолчал, и она откинулась на спинку сидения, прикрыв глаза.

Некоторое время они ехали в молчании, пока туман вновь не начал рассеиваться, пропуская в купе солнечный свет, от которого Лестрейндж только поморщилась и отвернулась. Поезд остановился, и Невилл увидел выходящих из вагона Люпина и Тонкс. Ремус придерживал умиротворенно улыбающуюся супругу под руку, а она, в свою очередь, глядела на него с теплотой. Вместе они замерли на миг, глядя на простиравшуюся вдали водную гладь, а затем Тонкс сбросила туфли и уверенно зашагала к морю, увлекая Люпина за собой. Он что-то кричал на ходу, а Нимфадора только смеялась и ускоряла шаг.

— Какая мерзость, — выплюнула Лестрейндж, искоса глядя на эту картину. — Ничего хуже придумать нельзя.

Невилл

порывался сказать, что Люпин и Тонкс заслужили покоя и тепла, что эта гавань — лучшее из всего, что можно было им пожелать, но посмотрел на скривившуюся Лестрейндж и махнул на эту затею рукой. Поезд уже набирал ход, за окном вновь воцарялся туман, размывая бегущие к морю фигуры.

Следующая станция встретила своего путника шквальным ветром и ливнем. Невилл поразился тому, как темно и жутко было за окном, но вдруг из поезда выпал одинокий странник, которого никто не встретил и, похоже, никто не мог ждать.

— Родольфус! — Лестрейндж взвилась и прижалась к стеклу руками. — Родольфус!

Она бросилась прочь из купе, и Невилл последовал за ней.

— Остановите! Остановите поезд! Выпустите меня! Я должна идти с ним! — Лестрейндж нещадно молотила кулаками по двери вагона, и Невилл осторожно дернул ее за плечо, оттаскивая от выхода.

— Никуда ты не должна идти, — выпалил он и тут же поразился своей резкости, — здесь не может быть ошибки, здесь никто ничего не способен спутать. Если твоего мужа высадили на той жуткой станции, значит, это наказание, определенное ему.

Лестрейндж протяжно закричала и снова принялась стучать по двери, явно намереваясь ее выбить. Невилл пытался оттащить ее, но она изворачивалась, как кошка, и не желала слушать его увещеваний. Внезапно поезд замедлил свой ход и остановился. Двери распахнулись, и Невилл посмотрел в коридор. Никого. Никто не спешил к выходу, никто не торопился навстречу своей награде, а быть может, искуплению. Впрочем, Лестрейндж замерла, глядя на безрадостный пейзаж.

— Кому так повезло? — грубо бросила она и отошла от двери.

— Там никого нет, — Невилл вздохнул, глядя, как она ждет, что сейчас появится кто-то, кто должен выйти на этой станции, и внезапная догадка вспыхнула в его мозгу. — Это наша станция.

— Наша? — недоуменно переспросила Лестрейндж, с брезгливостью глядя на серый лес и размокшую грязь, которая когда-то была тропой.

— Да, наша, — пол вагона начал нагреваться, словно поторапливая незадачливых путников, и Невилл поспешил спрыгнуть с подножки. Лестрейндж глядела на него и морщила нос.

— Я не собираюсь прыгать в эту чертову грязь, — фыркнула она, и Невилл протянул руку. Лестрейндж фыркнула и отвернулась, и ему ничего не оставалось, кроме как бесцеремонно дернуть ее за руку. Лестрейндж взмахнула свободной рукой и сошла с поезда без капли грациозности.

Глинистая тропа под их ногами была размыта, очевидно, прошедшим недавно дождем. Невилл шел первым, постоянно поскальзываясь в грязи. Лестрейндж брела следом, ворча что-то под нос.

— Куда ты идешь? — спросила, наконец, она, когда поезд за их спинами коротко свистнул и растаял в тумане, что клубился над рельсами. — Что это за место?