Белый шум
Шрифт:
Лестрейндж отвела глаза, как будто ей не было никакого дела до того, где она будет ночевать, и уже, похоже, собралась провести ночь за столиком.
— Лестрейндж, — сиплым от долгого молчания голосом бросил Невилл, — ты идешь?
Маленький, рыжий от ржавчины ключик лежал в его ладони. Она поморщилась и побрела за Невиллом к лестнице.
Скрип половиц резал уши, глаза почти ничего не различали в полумраке коридора, освещенного тусклыми газовыми рожками. Дыхание Лестрейндж, шедшей позади, было похоже на хрипы дементоров, отчего Невиллу казалось, что она высасывает из него силы.
Одна из дальних дверей распахнулась с оглушительным треском, и Лестрейндж за спиной у Невилла взвизгнула от неожиданности.
— Да тут весело! — расхохоталась она, и чуть ли не бегом бросилась к распахнутой двери.
Комната была маленькой, даже можно было сказать, крошечная. Узкое высокое окно почти не пропускало света, с потолка свисали клочья паутины, припорошенной пылью. Кровать была застелена серыми от времени покрывалами, а подушка казалась набитой камнями из-за того, что свалялся весь пух, который был внутри.
— Миленько, — Лестрейндж нервно хихикнула. Невилл вошел в комнату вслед за ней, и дверь за ним захлопнулась.
— Лестрейндж, — Невилл посмотрел на нее долгим, тяжелым взглядом. — Что будем делать?
— В смысле? — она прыгнула на кровать, поджала под себя грязные ноги, немилосердно пачкая при этом и без того жуткую простынь.
— Я должен спасти твою душу. Понимаешь, что нам придется сотрудничать?
— Зачем? — Лестрейндж выпучила глаза. — Мы все равно проведем в этом жутком месте вечность, так какая разница, есть тьма в моей душе или ее там нет?
— Есть разница, — упрямо проговорил Невилл, и она вскочила со своего места.
— Ты! — Лестрейндж ткнула пальцем ему в грудь. — Вы все, милые, добрые, светлые праведники. Считаете, что в мире есть только ваша правда и только ей нужно подчиняться. Считаете, что другой правды нет? Может, это я считаю, что тебя надо спасать? Может твои идеалы: всепрощение, равенство, любовь и дружба — это ошибка? Может, нужно просто придерживаться чистоты крови? Почему ты имеешь право лечить меня, а я — нет?
— Потому что на чистоте крови все не заканчивается, — Невилл нахмурился. — Потому что вы наказывали магглорожденных волшебников лишь за то, что они такими родились. Пытали, мучили, убивали. Так же нельзя!
— А вы? Вы наказывали людей за их взгляды! — взвизгнула Лестрейндж. — Причастность к Пожирателям не означала пытки и рейды! Но вы наказали всех, кто не успел откупиться, как Малфои или высказать лживое раскаяние, как Снейп. Уверена, ваши друзья засудят мою бедную сестру лишь за то, что она — жена Пожирателя. Разве же это справедливость?
— Это пособничество, — неуверенно проговорил Невилл, понимая, что отчасти согласен с Лестрейндж.
— Тогда
— Нам не о чем разговаривать, пока ты не поймешь, что магглорожденные тоже имеют право на жизнь и магию, — в сердцах выкрикнул Невилл. — Может, мои убеждения и не идеальны, но они хотя бы не посягают ни на чью жизнь.
— Как тебе легко рассуждать о жизни, когда ты перешагнул смертную черту и сидишь теперь в этой троллевой дыре! — гаркнула Лестрейндж и выскочила в коридор, оглушительно хлопнув дверью.
Невилл посмотрел на цепочку грязных следов, оставленную ее ногами, и вспомнил, что она по-прежнему ходит босиком — безнадежно испорченные туфли Лестрейндж еще там, у леса, выбросила в грязь. Он поймал себя на мысли, что она может занозить ноги или простыть, и сам удивился тому, что ему есть до этого дело, как и до спасения ее погрязшей во тьме души. До сих пор было непонятно, можно ли в этом месте заболеть, но чувство холода определенно было, Невилла трясло, он понимал, что продрог и хочет согреться, а потому склонен был полагать, что и Лестрейндж замерзла. Как бы то ни было, она теперь зависела от него, а значит, стоило ее разыскать, успокоить и попытаться как-то согреть.
Лестрейндж нашлась в коридоре. Она стояла у одной из дверей, колотила в нее руками и плакала навзрыд, как маленькая девочка. От этих звуков у Невилла сжалось сердце.
— Успокойся, — он подошел к ней осторожно, боясь, как бы истерика не стала сильнее, и тронул за плечо. — Успокойся, пойдем в комнату.
— Я как раз это и хочу сделать, — хрипло проговорила она, выплевывая слова по одному. — Уйти в комнату. Я хочу другую комнату.
Лестрейндж дернула ручку двери и взвизгнула. Раздалось шипение и треск, и ее отбросило к противоположной стене. Кожа руки пошла волдырями, как от ожога, и Лестрейндж недоуменно уставилась на нее, обиженно всхлипывая.
— Пойдем, — повторил Невилл, поднял ее с пола и обхватил одной рукой за талию. — Пойдем, попробуешь согреться.
Она была худой, даже иссушенной, словно скелет обтянули кожей и вдохнули в него жизнь. А еще Лестрейндж замерзла и сейчас, придерживая ее, Невилл ощущал, что ее бьет сильный озноб.
— Холодно, — прохрипела Лестрейндж, когда за ними закрылась дверь комнаты. — Очень холодно.
— Укройся и попробуй согреться, — Невилл указал на кровать. — Я сбегаю к бармену, надеюсь, что у него есть какое-нибудь зелье или настойка.
Лестрейндж смерила его удивленным взглядом, но всё же забралась под серое, выцветшее покрывало, от которого воняло пылью и сыростью, укуталась, прижала ноги к груди и уставилась в одну точку. Невилл посмотрел на ее дрожащую фигуру, и впервые в нем проснулась жалость к этой женщине.
— Я скоро, — непонятно зачем сказал он и выскользнул за дверь.
Бармен все так же осматривал зал. Невилл подумал, что, вероятно, это какое-то особое наказание — стоять целыми днями за стойкой и высматривать в пустом зале кого-то.