Белый треугольник
Шрифт:
Нередко приходится слышать: а что он там понимает (это о тренере), чего он сам-то добился в парусе? Но разве лучшие тренеры те, которые сами когда-то были чемпионами?
Уважение к наставнику нужно воспитывать с детства, с первых шагов в спорте. Пусть он не был великим яхтсменом, но он много видел, много думал, много знает и многому может научить. Вот каким должен быть тренер.
В те далекие годы, когда я только начинал заниматься парусным спортом, мне повезло. Было это время самого высокого подъема парусного спорта в Киеве. Нет, украинские яхтсмены не отличались большими спортивными
Парусом я стал заниматься, пожалуй, так же неожиданно, как в свое время плаванием.
Закончилась тренировка в открытом бассейне “Водника” на Трухановом острове. Бродил по песку, дума” все о том же: почему не даются эти проклятые 200 метров? На соседней водной станции “Медик” ребята готовили к плаванию яхты. Один из них, тот, что постарше, показался мне главным. Его я и спросил нерешительно: нельзя ли и мне заниматься с ними? Улыбнувшись и не задав ни единого вопроса, парень предложил помочь ребятам: “Приживешься, считай, что зачислен”.
Всего три швертбота — две “эмки” да один “Олим-пик” были в хозяйстве Николая Дудника, тренера парусной секции “Медика”. Ребята дружно возились вокруг них. Мне сразу же дали в руки паяльную лампу. Обжигали старую краску с днища лодки. Под огнем лампы краска вспучивалась, а мой сосед по работе — Толя Ветриченко — ловко скребком снимал ее с дерева. День пролетел незаметно. “Теперь бы недельку без дождя, — рассуждали ребята, поглядывая на небо, — успели бы выкрасить”.
Парусная секция. Еще утром не думал и не гадал, что когда-нибудь стану яхтсменом. А теперь шел домой вместе со своими новыми знакомыми, и они меня как равного приняли в свои заботы.
Алька, сосед, греб на шлюпке в “Воднике”. Повзрослевшие, мы сменили с ним игрушечные кораблики на настоящие лодки. И теперь говорили только о Днепре. Вода стала нашим общим увлечением. Жили мы у вокзала. Чтобы добраться до реки, нужно было сделать две-три пересадки, а там еще переправа. Все это занимало много времени и стоило уйму денег. Наш бюджет, слагавшийся из мелочи на завтраки, трещал. О транспорте забыли. Ноги сами несли нас через весь город к Днепру. Обратный путь, ради сокращения пролегавший в гору на площадь Богдана Хмельницкого, преодолевали из последних сил.
Занятия парусом отличались от всего, что было раньше. Тренировка начиналась с момента прихода на водную станцию. Заканчивалась, если не надо было спешить в школу и в запасе было разрешение родителей, отходом последнего катера переправы. Да и дорогой продолжал думать, что делать с лодкой.
Каждый день мой словарь пополнялся новыми словами. Морское ремесло требовало знания точных парусных терминов. Все имело свои названия: не лодка, а судно, швертбот. “Такелаж”, “нос”, “корма”, “кокпит” и множество других определений, постепенно становившихся само собой разумеющимися.
Не обходилось без курьезов. Команда залить воду в щель швертколодца показалась правдоподобной, и я тут же кинулся ее исполнять. Но щель-то сквозная, в ней ходит шверт, удерживающий судно от дрейфа. Смех Николая и шутки ребят показались обидными. Что ж, такова участь всех новичков,
Вооружить или разоружить судно было для меня огромным удовольствием. Любил возиться на яхте, хотя не все давалось легко. И очевидно, оттого, что знания были куцыми, Николай казался нам крупным теоретиком: он мог ответить на любой наш вопрос.
К концу лета проходило первенство города. Заболел матрос на “эмке” Дудника. Николай взял меня в гонку. Заняли мы шестое место. Тогда все мне казалось непостижимым — как видеть ветер, почему не сталкиваются несколько десятков судов, лавирующих рядом, как ставить паруса под нужным углом к ветру? В одной из гонок мы проходили вдоль полузатопленной баржи. Николай сказал, что на этом галсе мы выиграли сто метров. Но как он знал, что тут безопасно? И я слышал в ответ снова новые слова: “лоция”, “рельеф дна”, “мели”, “течения”...
Зима прошла в теоретических занятиях, когда в крохотной комнатушке на Пушкинской улице негде было повернуться. А весной снова Днепр.
Поистине это было золотое время киевского паруса! Его культивировали почти все общества. И не мешало то, что иногда по несколько часов простаивали на переправе (а случалось такое в не пляжную погоду), мокли под дождем и мерзли под ветром.
Как здорово было на Днепре! Купаться начинали чуть ли не со льдинами. Гребли на шлюпках и байдарках. Иногда доставалось и учебное каноэ — предел наших внепарусных мечтаний. Во время разлива лодки, яхты ходили по острову, задевая за покрытые весенним пухом ветки лозы, лавируя между стволами деревьев. Днепр был нашей мечтой, нашим домом. Всем.
Огорчило известие, что Николай Дудник, оканчивающий институт, уходил с тренерской работы. Парус в “Медике” прекращал свое существование. И тогда случай привел меня в лучшую парусную секцию Киева. Группировалась она на водной станции ДОСААФ. Тренером был Сергей Машовец. О нем я еще, наверное, не раз вспомню в этой книге. А чтобы коротко охарактеризовать Машовца в те годы, достаточно нескольких слов: человек, для которого не было жизни вне паруса, вне его романтики, вне его истории и традиции. Человек, в лучшем смысле свихнувшийся на парусе. И как он умел говорить обо всем этом! Как слушали мы его раскрыв рты, как забывали обо всем на свете! И как радостно бросались исполнять любое задание тренера! Он был для нас всем: учителем, другом, примером. Природа щедро одарила этого человека — за что бы он ни брался, все ему удавалось. И он точно так же щедро делился с нами, пацанами, своей увлеченностью, своей талантливостью, что ли. А еще одарила его природа тонким чутьем и способностями педагога.
Это были времена, когда все, что касалось яхт, парусов, было священным. Мы были помешаны на кругосветных путешествиях. Мы, разбуженные среди ночи, могли описать маршрут Магеллана. Мы знали наизусть скорость каждого чайного клипера. Песни пели только морские, стихи сочиняли только о парусах. И каждый из нас был глубоко убежден, что непременно станет сильнейшим в мире. Во всяком случае, в моих планах, разработанных Машовцом, эта цель значилась как само собой разумеющееся. И все тренировки, да что там тренировки — жизнь, — все было подчинено одной цели.