Белый волк

Балдев Н.

— Угощайся, хозяйка, не боись! Мы тебя сторожем оформили! — Засмеялся и ушел в дом.

Кэпэр долго водила носом, ходила кругом, опасалась. Потом кость схватила и бросилась бежать. Значит, люди видели, что она прячется рядом, понял Нилгыкин. И не тронули. Даже накормили. Как их понять? Они могут накормить. Могут убить. Могут быстро бегать на звере, что урчит сейчас у дома. Могут летать на ревущих птицах. С этих птиц в тяжелые зимы многие звери получают корм, но бывает — пулю. С помощью этих птиц люди безжалостно убивают зверей, нарушающих их законы. Это Нилгыкин знал давно, с юности, когда его, сеголетка, вместе с другими шестью молодыми волками суровой зимой вожак привел в домашнее стадо оленей. Ночью они убили много оленей: человеческие олени гораздо глупей Ылвылю (Ылвылю — дикий олень), они привыкли, что за них думают люди. За ночь

можно убить все стадо, если человек проспит. Но пастухи не спали. Они развесили над стадом красные огни, защелкали выстрелы, и вожак с двумя молодыми волками остались на залитом черными пятнами крови снегу, а он сам и уцелевшие погодки, торопливо оторвав по куску живого горячего мяса, бежали в горы. Но только рассвело — заскрежетала птица человека. Волки бросились бежать к вершине сопки. Там, в гранитных развалах, Нилгыкин оступился, и лапу его цепко ухватил холодный камень. Он визжал, рвался, а камень не отпускал. Остатки стаи уходили все выше и почти перевалили гребень сопки, когда их догнала страшная птица. Волки повернули в долину, птица грохотала следом и убивала их по одному. И убила всех. С тех пор потрясенный ужасной картиной гибели стаи Нилгыкин и близко не подходил к оленям человека. А лапу он освободил легко, когда успокоился. Камень спас жизнь молодому волку, а Нилгыкин был понятлив. С того дня каменные развалы стали его домом, а позже и стаи, которую волк приобрел на пятом году жизни, после встречи с Ыммэй.

Сейчас, когда человек не стал убивать сову Тэкыл и накормил росомаху Кэпэр, Нилгыкин решил: ему он тоже не причинит вреда. Волк заволновался. А Ыммэй? Его подруге, попавшей в беду? Человек жалеет здоровых зверей, а Ыммэй больна. Что надо делать? Волк заметался. Смутная мысль бродила в голове, не находя выхода. Он не мог думать абстрактно, и его инстинктивное усилие понять путь к спасению волчицы привело мозг к напряженной работе: в памяти замелькали картины, образы, схваченные в последние дни и особенно сегодня, в день приезда людей. Картины мелькали все быстрее, некоторые гасли, другие, наоборот, приобретали резкие очертания, и вот в сознании возбужденного волка выстроилась цепочка: отставленная в снег убивающая палка, живая сова Тэкыл, накормленная Кэпэр... Люди спасут Ыммэй! Картины построили мысль, и, оглушенный ее величием, Нилгыкин оцепенел...

Вывод волка был по-звериному прямолинеен, в нем отсутствовали нюансы: сомнение, недоверие, заставляющие колебаться человека. Но именно прямолинейность и дала быстро и четко самое необходимое в данную минуту — программу действий. Нилгыкин потрусил к избе, с каждым метром прибавляя шаг.

Целый час волк крутился на «пятачке», звал людей, но те не поняли. Больше он не мог: тревога за подругу погнала в логово. Ыммэй лежала без движения. Только редкие всхлипы дыхания да судороги, пробегавшие по телу, говорили о том, что волчица еще жива. Нилгыкин вылизал ей горячую морду. Ыммэй чуть шевельнула головой, приоткрыла слипшийся глаз, и по холодной тоске, заполнившей их, Нилгыкин понял — подруга почти за чертой жизни. Он вскочил и снова полетел к людям. Мимыл уже достигла расщелины и быстро ползла вниз, к избе. Нилгыкин перепрыгнул ее и через пять минут выскочил на бугорок.

— Опять, будь он неладен! — Егор сел. — Только уснул! Ну, считай — отпелся. Счас я тебя... — Он встал, потянул с крюка карабин.

— Давай, Жора. Тут недалеко маршрут третьей бригады, так оттуда вечно жалобы. В апреле трех важенок с телятами зарезали.

— Ну и расчудесно. — Охотник отвел затвор, глянул в магазин. — Пришел срок отвечать...

— О-о-у-ва-у-ва-ва! — дробно вползло в дом.

— Хм... что-то новое. — Егор замер, подняв голову.

— Вау-ва-ва-вау!

— Слышь, а у него аж челюсть трясется, — сказал охотник.

Они вышли. Волк крутился на том же бугре. Увидев людей, он возбужденно прыгнул навстречу и завыл во всю глотку. Тело его била крупная дрожь.

— Как яду хватил, — сказал Егор. — Не, тут дело непросто. А ну я спробую подойти. Держи карабин.

— Жор, не валяй дурака.

— Держи, говорю. Не тронет, иль я вовсе не секу... — Майский решительно зашагал к волку. Тот подпустил человека метров на сто и медленно побежал вдоль ручья, оглядываясь через каждый десяток метров. Егор повернул обратно.

— Какомэй (Какомэй — восклицание, выражающее удивление: Смотри ты! Надо же!)! Зовет же! Ясно! И вопль этот у всего живого один: «Помогите!» Сан Саныч, глянем, а?

— Ты хоть ситуацию-то

понимаешь? — ухмыльнулся Градков. — Ведь глупее не придумаешь.

— Просит же, — сказал Егор. — Что, мне теперь по-волчьи?

Они помолчали. Сырой ветер посвистывал в кустарнике, сова Тэкыл со своей кочки смотрела неподвижным взглядом.

— Конечно, рациональность — великая сила, — сказал Градков. — Ну и черт с ней. Пошли. Только быстро, вон вода показалась.

— Лады. Портянки навернем и айда, они у печи впервой за две недели просохли, аж хрустят. Весь ревматизм вылетит.

Дистанция постепенно сократилась метров до пятидесяти. Волк уже шел уверенно, не оборачиваясь. Только против расщелины глянул на людей, постоял, но потом решительно прыгнул на противоположный берег.

— Ясно, — сказал Жора. — Волчица там. И с ней беда.

Поток был шириною в метр. Градков перешагнул, помог Майскому.

— Вот природа расейская, — сказал Егор на том берегу. — Обратно-то как? Солнце палит, через час тут забушует.

Волк стоял в расщелине. Люди сделали десяток шагов, зверь напрягся, шерсть на загривке поднялась, губы открыли клыки.

— Эгэ! — воскликнул Жора.— Вел в гости, а дошли до ворот — домой поворот?.. А-а, ясно. Двое нас, да еще карабин...

— Я один пойду, — сказал Градков. — А вы караульте друг друга.

— Да зверь все ж таки,— с сомнением произнес охотник.

— Зверь вроде надежный. Главное уже видно — не дурак.

— Это да... Ну давай! — Егор тряхнул головой и погрозил волку карабином. — Смотри, дядя, чтоб честь честью, не то... — Не договорив, он попятился к ручью. Градков двинулся на волка. Их уже разделяло шагов двадцать. Зверь вдруг по-собачьи заскулил и отступил в сторону. Градков стоял. Волк опустил голову и пошел вправо. Недалеко торчал из снега куст ольхи, там зверь развернулся и лег. Градков исчез в расщелине. Волк встал.

— Спокойно, дядя, — ласково сказал Жора и, подвернув полы, сел в снег, а карабин уложил на колени, под руку. Волк снова лег.

— Молоток, — опять ласково сказал охотник. — А ежли уговор нарушишь, имей в виду: с закрытыми глазами не промажу. На эту тему у меня такой случай был в семьдесят шестом году. Получаем мы телеграмму из первой бригады: снега в пояс, бродит в окрестностях стая, дерет отколы. Директор меня на вездеход и в ту бригаду. Ну, приехали в яранги, натащили нам девчата всякой тундровой вкусноты, пообедали, часок передохнули и в стадо... Да... Что-то Градков задерживается... Глянем на часы... Уже двадцать минут. Шуры-муры там с твоей кралей разводит. А? Как она у тебя?.. Ну, шучу, шучу... На чем я?.. Ага, в стадо. А бригадир и пастухи там не спят, не едят — караулят. И я с ними. Ночь дежурим, вторую. На третью являются твои брательники. Изголодались в тяжелых снегах. Слышу — в дальнем конце выстрел. А конец не близкий — три с половиной тыщи в стаде-то. Да ты знаешь. Выстрел, значит, и сразу ракета, вторая. Я тоже с ракетницы пальнул и вижу — мать честная! Мы потом этого зверя в поселке на амбарных весах взвесили: восемьдесят один килограмм ровно. Не всякий тундровый олень такой вес набирает. И, главное, его почти не видать. Белый, навроде тебя, а под ракетой пламенем метнулся на спину важенки, мигом всю шею полосонул, и, пока она еще бежит, не упала, он с нее скок на другую! И таким манером трех штук у меня на глазах в десяток секунд. Он бы и еще резал, да сшиб я его в прыжке на четвертую. А за ним два малолетка — обучаются. Ну, сам понимаешь, тут не до уговоров: война! Пришлось и их. А в стае всего восемь было, со следами мы по свету разобрались. И вот еще четверых днем ребята добрали. Теперь так: считать умеешь? Ага. Что получается? Семь? Правильно. Уразумел, к чему веду? Не, ты не щурься. Ты по возрасту подходишь. Да вот лет прошло много. Хотя и не в летах дело, а в том, что ты, кажись, не просто жил — тут взять, там сожрать,— а и мыслил помаленьку. Умнел, значит. Сдуру-то к нам бы не пошел. И посему я согласен взять тебя вроде как на поруки. Осилишь?

Сидящий без движения человек, его неторопливая речь успокоили Нилгыкина. Он положил морду на лапы и чуть прикрыл веки, оставив, однако, узкие щели для наблюдения: человек все же.

Зашуршал снег. Нилгыкин вскочил, загривок вздыбился.

— Сядь! — властно сказал охотник. Волк присел и завыл.

— Знаю! — сказал Егор. — Потерпи. Из расщелины, переваливаясь, вышел Градков, пожмурился на яркий свет, глянул на Майского и заулыбался. Потом сказал волку:

— Иди, папаша, все в порядке. Прими поздравления.