Белый Ягуар - вождь араваков
Шрифт:
Несколько испанских солдат приблизились к отряду Вагуры и стали подтрунивать над нашими воинами. Араваки понимали испанский — еще бы, пробыть столько в неволе, — но, не отвечая на насмешки, держались со спокойным достоинством. Главной мишенью насмешек солдаты избрали ружья, которыми были вооружены наши воины, и, подсмеиваясь, выражали сомнение, заряжены ли ружья вообще. Один испанец, совсем обнаглев, решил вырвать мушкет из рук у Вагуры, чтобы посмотреть, есть ли на полке порох, и схватился обеими руками за ствол. Вагура не дал ему ружья. Завязалась потасовка.
Видя, что из-за этого может вдруг раньше времени вспыхнуть перестрелка,
Не в меру прыткий солдат, посмеиваясь, взвел курок и крайне поразился, увидя на полке порох. Он возбужденно совал ружье своим собратьям, в том числе и дону Эстебану.
— Que miraculo! Чудеса! — выкрикнул он. — Escopeta, ружье, ружье действительно заряжено!
Дурачась, этот болван не замечал, что Вагура, недобро нахмурив брови, медленно взял в левую руку лук, наложил стрелу, натянул тетиву и направил оружие на своего обидчика. Я приблизился к юноше и всем своим видом дал ему понять, чтобы он утихомирился. Затем я велел солдату вернуть мушкет. Бездельник, однако, не торопился, и только приказ дона Эстебана заставил его смириться и отдать оружие.
— Похоже, особого уважения наши стрелки у вас не вызывают! — смеясь, обратился я к дону Эстебану.
— Слово чести — нет! — рассмеялся и он, хотя глаза его по-прежнему источали холод.
— Может быть, сеньорам как-нибудь доказать способности моих воинов?
— Каким образом? Впрочем, пустая трата времени! — Дон Эстебан махнул рукой.
Оглядев площадь, я заметил в каких-нибудь пятидесяти шагах от нас несколько полых внутри тыкв размером с человеческую голову, развешанных сушиться на протянутой вместо веревки лиане.
— Может быть, изберем их в качестве мишени? — предложил я, указав на тыквы.
— Слишком мелкая цель, — прикинул испанец, — промахнутся!
— А вдруг не промахнутся?
— Хорошо, пусть тогда попытается самый лучший стрелок, посмотрим! — Дон Эстебан не скрывал своего удовольствия.
— Зачем же лучший, — возразил я, — пусть любой! И не один, а три! Выбери сам, ваша милость, любых трех моих индейцев, и пусть стреляют.
Дон Эстебан выбрал, заранее твердо убежденный, что и мои стрелки, и я сам безусловно опозоримся. Двое из стрелков были вполне надежны, что же касается третьего, тут у меня имелись некоторые сомнения.
— Выбери самую большую тыкву, — шепнул я ему, но он, словно обидевшись на неуместный совет, взглянул на меня с укором.
Мы с доном Эстебаном отошли в сторону, а Вагура тем временем давал своим людям последние наставления. Держался он при этом с завидным достоинством. Тем не менее испанские солдаты, посмеиваясь над его молодостью, отпускали шуточки, что, мол, этому грудному младенцу сосать бы соску, а он хватается за оружие.
— Можно стрелять? — обратился ко мне Вагура.
— Разрешите, ваша милость? — повернулся я с подчеркнутой вежливостью к дону Эстебану.
— Ну что ж, три пули за молоком! — Испанец хлопнул в ладоши.
Три стрелка стояли в ряд, один возле другого, с мушкетами у ноги. По сигналу, данному Вагурой, первый поднял ружье, приложил его к плечу, прицелился и выстрелил, затем поочередно то же самое сделали двое других. Первая тыква разлетелась вдребезги, от второй осталась только половинка, третью, как и первую, будто ветром сдуло.
Камень свалился у меня с сердца.
Выстрелив, индейцы,
Дон Эстебан примолк, явно задетый, и отводил глаза, словно пытаясь скрыть от меня то, что творилось в его душе.
— Всеми нашими прежними победами над испанцами, — вежливо, но многозначительно пояснил я дону, — мы обязаны тому, что враг нас недооценивал.
Быстрый, острый взгляд дона Эстебана свидетельствовал о том, что он правильно понял мои слова.
— А может, это случайность? — Испанец оживился.
В это время какая-то собачонка, напуганная, вероятно, грохотом выстрелов, выскочила из ближайшей хижины на площадь и, собираясь броситься наутек, заметалась неподалеку. Увидев ее, Вагура вышел чуть вперед, прицелился и выстрелил. У меня не было времени остановить шалопая. Несмотря на то что собака ошалело металась не менее чем в сорока шагах, она свалилась как подкошенная и, пару раз дернувшись, испустила дух.
Стоявший поблизости испанский солдат подбежал к собаке и ткнул ее ногой.
— Попал прямо в голову! — крикнул он, уставясь на нас глазами, полными испуганного удивления.
Дон Эстебан, нервно подрагивая рукой, разглаживал бороду. Он явно помрачнел, лицо его вдруг словно увяло, хотя он и пытался изобразить на губах улыбку, по она давалась ему с трудом.
— И сколько у вас таких людей? — сверкнул он на меня холодным взглядом.
— К сожалению, немного, совсем немного! — ответил я огорченно. — Вот те, что здесь, перед вами, и еще несколько отрядов, находящихся сейчас в лесу, недалеко отсюда.
— Отряды в лесу? Что они там делают?
— Обучаются и ждут моих указаний.
Он снова пристально на меня посмотрел.
«Дон Хуан, ты дьявол!»
Когда мы не торопясь подходили к главному тольдо, где все еще сидел Конесо в окружении своей свиты, я повернулся к Арнаку и шепотом велел ему отправить гонца к Ласане, Арасибо и Кокую: пусть они не мешкая начинают действовать, как мы договорились.
Под тольдо дон Эстебан и я уселись рядом с верховным вождем на двух приготовленных табуретах.
— А где будет сидеть Манаури? — обрушился я на Конесо. — Прикажи принести табурет и для него.
Верховный вождь, не переча, послал человека в свою хижину.
Мы молча ждали его возвращения, сидя друг подле друга, за спиной каждого стояла его вооруженная свита. За доном Эстебаном стоял тот самый сержант, что безуспешно искал у нас шхуну, и предводитель индейцев чаима.
Лица у всех нас были внешне непроницаемы, взоры спокойны, но мы настороженно и внимательно следили друг за другом, и все отлично чувствовали тяжесть легшего на нас бремени. Толстая, чувственная нижняя губа Конесо теперь отвисла, будто дряблая кишка, олицетворяя собой все уничижение верховного вождя. Конесо мучила нечистая совесть, к тому же он не знал, что еще ждет его впереди. Дон Эстебан, напротив, был весь собран, хотя и встревожен, ожидая переговоров с едва скрываемым возбуждением. В таком состоянии человек особенно опасен, ибо легко возбудим и склонен к необдуманным действиям.