Белый ящер
Шрифт:
— Нет такого знания! — заметил Несси.
— По Кавендишу — есть! По его мнению, разум сам по себе — бесполезен и беспомощен. Лишенный своих естественных стимулов, жизненных соков, он быстро атрофируется. А это приводит к тому, что вся человеческая жизнь постепенно замедляет свое движение, остывает. В результате чего и возникает энтропия.
— Очень наивно, — презрительно возразил Несси. — С чего он взял, будто эмоции и воображение важнее разума?
— Кавендиш имеет в виду не мозг. В сущности, еще ни один умник на свете не выяснил, что такое мозг. И какого типа энергия помогает ему осуществлять
Прошло уже десять минут, а философа все не было. Подождав еще немного, они позвонили в номер. Никто не ответил. Ключа у портье тоже не оказалось. Кирилл всерьез встревожился. Обежал все холлы, заглянул в бары и наконец нашел его у ресторана. Маленький, худощавый, но с мягким, округлым животиком, выступающим из-под шелкового жилета, Кавендиш напоминал цаплю, неизвестно почему торчащую у дверей на своих тонких, сухих ногах. Знаменитый ученый стоял, сунув руки в карманы полосатых брюк, и с интересом разглядывал посетителей. Мимо проносились официанты с подносами, вежливо обходили его, но философ их попросту не замечал. Как не заметил сначала и молодых людей, в недоумении остановившихся перед ним. Потом взгляд его задержался на приветливо улыбающемся лице Кирилла. Ни малейшего неудовольствия, а тем паче вины ученый явно не испытывал.
Ведь мы же договорились встретиться в холле, господин Кавендиш? — спросил Кирилл.
— Разве? — рассеянно ответил ученый. — Не все ли равно?
— Как это все равно, господин Кавендиш? Мы уже полчаса вас дожидаемся.
— Все равно, все равно, — пробормотал философ. — Я тут кое о чем раздумывал.
Молодые люди переглянулись.
— О чем же, господин Кавендиш?
— О портрете нации. То есть, я имею в виду, вашей нации. Иногда лицо человека говорит больше, чем примерное, хорошо обдуманное поведение.
— Извините, но здесь каждый второй — иностранец, — безжалостно сказал Кирилл.
Но Кавендиш ничуть не смутился.
— Все равно, все равно… А это, вероятно, молодой господин Алексиев?
— Да, разрешите вам его представить.
Но Кавендиш даже забыл протянуть руку, с таким откровенным любопытством он воззрился на Несси — словно впервые увидел болгарина. Похоже, глаза его немного, еле заметно, косили, хотя смотрели проницательно и сосредоточенно. Лишь когда все уселись, Кавендиш дружелюбно сказал:
— Красивый, представительный молодой джентльмен. Вам, юноша, очень пошел бы белый жилет, вы не находите?
— Эта мысль давно меня мучает, сэр, — вполне серьезно ответил Несси. — Да все не наберусь смелости.
Что-то дрогнуло во взгляде философа, он вынул из кармана записную книжку, переплетенную в искусственную шагреневую кожу, и записал что-то.
Официант поспешил подойти к столику с английским флажком, который Кавендиш нетерпеливо задвинул в угол. Заказали закуску и водку. Ждать пришлось недолго. Кавендиш тут же ухватился за рюмку.
— За ваше здоровье, молодые люди! Один мой ученый друг вполне серьезно утверждал, что вы не знаете отчуждения именно потому, что у вас есть водка.
— Это импортная, господин Кавендиш.
— Э, все равно, все равно… А вы, господин Алексиев?
— Извините, я не пью.
— Почему?
Несси поколебался, потом неохотно сказал:
— Не знаю, сэр, мне кажется, это деформирует разум.
— А вам не кажется, что деформированный разум порой рождает очень интересные идеи? И весьма причудливые образы?
— Зачем она нужна, эта причудливость? Им достаточно быть истинными.
— Все великие истины странны, молодой человек. И необъяснимы. Чтобы не сказать, сверхъестественны, каковыми они, разумеется, не являются. Что такое, например, земное притяжение? Или время? Можно ли их постичь разумом? А что такое воображение? Да есть ли вообще что-нибудь более невероятное и загадочное, чем человеческое воображение?
— Но разве воображение не есть комбинаторная способность человеческого разума?
— В этом и заключается одна из серьезнейших загадок природы, — сказал Кавендиш, потирая руки. — Вы никогда не задумывались над тем, почему самое живое и интенсивное воображение свойственно именно молодым людям? Чем старше человек, тем реже он им пользуется, тем меньше мечтает. И в конечном итоге получается, что разум подавляет воображение, вместо того чтоб его стимулировать.
Несси мрачно молчал.
— И чем вы это объясняете, сэр? — спросил Кирилл.
— Ничем! Это выше моих сил! — с удовольствием сказал философ. — И не хочу объяснять. Даже нейрофизиологи не могут сказать об этом ничего внятного. Но факт остается фактом. Если принять, что мозг — единственное средоточие и носитель психической деятельности, то что получается? Получается, что более молодой и более бедный клетками и нейронами мозг выполняет самую ответственную и тонкую работу.
— Это логический абсурд, — сказал Несси.
Кавендиш с живостью обернулся к нему.
— Где же вы здесь видите логическую ошибку?
— В утверждении, что воображение — самый тонкий продукт психической деятельности. Таковым, несомненно, является мышление, и именно абстрактное мышление.
— Да. Охотно соглашаюсь с вами. Лично я разделяю это мнение, потому что я философ, то есть моя профессия — абстрактное мышление, основанное на безупречной логике. Но что подсказывает нам действительность? Или, вернее, практика? Философы стареют и забываются. Самых гениальных ученых что ни день опровергают. Только люди искусства остаются вечно молодыми и сильными. Больше того, Гомер или Шекспир сейчас производят гораздо более мощное впечатление, чем в те времена, когда они создавали свои шедевры. А что такое искусство? Прежде всего воображение. И воображение это тем богаче, чем моложе и сильнее породившие его чувства и порывы.
Несси, молчал, пораженный. Эта логика была столь безупречной и несокрушимой, что он не видел никакой возможности ее опровергнуть.
— И что же вы в конечном итоге хотите доказать? — сдержанно спросил он.
— Ничего хорошего. Ничего ободряющего. По всему видно, что природа заботится прежде всего о том, что молодо, что растет и крепнет. К окрепшему и сильному она безразлична. И полна ненависти ко всему, что уже прошло через зенит своего развития, приказывая ему состариться и умереть. Единственный способ сохранить себя — это оставаться молодым. Что относится не только к отдельным людям, но и ко всему человечеству. Следовательно, вы как личности, как индивидуумы вполне можете относиться ко мне снисходительно.