Белый ящер
Шрифт:
— Почему же ты этого не сделаешь?
— Потому что я человек! — яростно заорал Кирилл. — Потому что у меня есть совесть!
— А у меня нет! — сказал Несси.
В какую-то долю секунды он вскинул Кирилла над головой с такой легкостью, словно тот был не человек, а полый внутри портновский манекен. И с силой швырнул его в темную бездну. Юноша не издал ни звука, будто испустил дух еще в руках Несси. Нет, нет, он был жив! Тело его жалко и беспомощно дернулось, словно хотело уцепиться за что-то невидимое. Потом он исчез.
Несси так и остался стоять у балюстрады, выпрямившись, вскинув вверх руки. Прошла целая вечность, пока не послышался глухой мертвый удар о скалы. Мертвая, белая, безжизненная молния пронзила
Наконец Несси пришел в себя. Облака рассеялись, над горизонтом светила луна, по-прежнему далекая и безучастная. Несси не торопясь вернулся к себе в комнату, лег и тут же заснул.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
1
Ранним утром следующего дня тело Кирилла нашли среди белых ноздреватых скал берега. Впрочем, телом его назвать было довольно трудно, настолько оно было разбито и изуродовано. Черная кровь засохла на камнях, над нею уже кружили осы. Те, кто первым увидел его, в ужасе разбежались. Потом явилась милиция, портье опознал тело. После краткого осмотра разбудили Несси. Было около шести — время, когда тот обычно совершал свой кросс. Но сейчас он спал. Дверь его комнаты была не заперта, следователь вошел свободно. Дежурный лейтенант, порядком бледный и расстроенный, первым подошел к постели. Несси открыл глаза и поднял на него ясный взгляд, в котором тлело еле заметное удивление.
— Где ваш друг? — спросил лейтенант.
Несси бросил взгляд на соседнюю кровать. Она была аккуратно застелена — со вчерашнего вечера до нее явно никто не дотрагивался.
— Вчера я вернулся один, — ответил Несси.
— Когда вы его видели в последний раз?
Несси неохотно рассказал. Были вместе с Кавендишем в «Цыганском таборе», там они, Кирилл и философ, изрядно выпили. Нет, нет — сам он не пьет, просто сидел, смотрел на них и порядком скучал. Вернулись часам к трем, кое-как устроили Кавендиша у него в номере. Затем вместе поехали на лифте на седьмой этаж, к себе. Кирилл пожаловался, что у него кружится голова и что вряд ли ему удастся заснуть. Тогда Несси предложил ему подняться на террасу, на крышу, и посидеть там немного на свежем воздухе, пока не протрезвится. Сам он вышел у себя на этаже, а Кирилл поехал дальше.
Наступило краткое молчание. Лейтенант ожидал, что Несси спросит: «Где же Кирилл? Не случилось ли с ним чего?» Но тот молчал и смотрел на него все тем же холодным, непроницаемым взглядом.
— Ваш Друг бросился ночью с террасы, — внезапно сказал лейтенант, — и разбился на скалах.
— Бросился? — переспросил Несси спокойно. — Это исключено.
— Почему?
— Потому что он был в великолепном настроении.
— Тогда, может быть, его сбросили.
— Это уж совершенно нелепо! — возразил Несси. — Кто его сбросит? Кирилл был такой деликатный и воспитанный. Разве он мог кого-нибудь спровоцировать? Это исключено.
— Может быть, ревность?
— Нет, нет… Мы же все время были вместе.
— Ограбление?
— Нашли при нем деньги?
— Сто пятьдесят левов.
— Да, это его деньги. Мы здесь за счет Академии наук.
Лейтенант помолчал.
— У вас есть какие-нибудь предположения?
— Только одно. И самое простое, — сказал Несси. — Он просто склонился над парапетом. Может, затошнило. И полетел вниз.
Лейтенант не ответил. Хотя и мог бы, конечно. Осмотр не очень-то
— Да, благодарю вас, довольно сухо сказал наконец лейтенант. — У меня все.
— Можно его увидеть?
— Труп?
— Пока я его не увидел, Кирилл для меня не труп! — довольно странно ответил Несси.
Его отвели на место происшествия. Приподняли брезент, ужасная картина вновь открылась глазам людей. Все, даже врач, невольно содрогнулись, — все, кроме Несси. Он смотрел ясным, ничего не выражающим взглядом, ни один мускул не дрогнул на его лице. Только выглядел он таким отрешенным, так глубоко погруженным в себя, что, казалось, не видел ничего вокруг. Вся его внутренняя сила, все напряжение, на какие он был способен, были направлены сейчас на то, чтобы вспомнить. Вспомнить, что он пережил вчера на террасе, когда это жалкое, разбитое тело летело в бездну. Потому он и пришел сюда, на это страшное место. Да, он помнил все до последнего мгновения. Черная вода, плескавшаяся у скал. Он сам с поднятыми к небу руками. Единственное, чего он никак не мог восстановить в памяти, — это потрясшее его тогда чувство. Сейчас внутри него было пусто-пусто, безжизненно, мертво.
Несси еле заметно вздохнул, повернулся и пошел к гостинице, не сказав ни слова, не бросив никому даже взгляда.
Следователи направились к англичанину, разбудить которого оказалось гораздо труднее. Наконец философ открыл мутные глаза, недоуменно оглядел всех. Поняв, что случилось, Кавендиш так разволновался, что врачу пришлось успокоить его инъекцией. Но сказать он ничего не мог. Воспоминания его кончались где-то на танцплощадке, все остальное было покрыто мраком. Следственные органы больше не обращались ни к Несси, ни к Кавендишу. Только сообщили, что те могут уехать, когда пожелают.
В этот день Кавендиш не спускался в ресторан и не заказывал еду в номер. Но Несси как ни в чем не бывало поел за столиком с английским флажком. Лицо его не выражало никаких чувств, ничего, кроме самоуглубленности и раздумья. На следующее утро они с Кавендишем улетели в Софию. Места их в самолете были рядом, но философ ни разу не взглянул на Несси. Он сидел мрачный, всю дорогу не отрывал глаз от иллюминатора, хотя глядеть там было абсолютно не на что — голубая пустыня и кое-где белые пушистые клубы облаков. До самой посадки никто не проронил ни слова. В аэропорту их встретил только шофер с машиной президента Академии наук. Наверное, он уже знал обо всем, потому что уложил их багаж молча и так осторожно, словно это был сам покойник. Роскошная машина бесшумно тронулась с места, быстро набирая скорость. Лишь тут Кавендиш тихо, словно бы говоря сам с собой, уронил:
— Я знаю, это вы убили Кирилла!..
— Зачем? — спокойно и холодно спросил Несси.
— Потому что вы ему завидовали. Потому что знали, насколько он вас превосходит.
— Завидовал? — сказал Несси. — Какой абсурд! Вы ведь прекрасно знаете, что я не умею ни любить, ни ненавидеть. Тем более завидовать. У меня нет чувств, сударь!
— Да, чувств у вас нет! — мрачно кивнул философ. — Но и совести тоже.
— Может, вы и правы! — ответил Несси, и впервые в голосе его прозвучало что-то вроде оживления. — Совести у меня действительно нет — разумеется, в том нелепом смысле, в каком обычно употребляют это слово. Как суеверие, как страх перед неведомыми силами или мстительными божествами. Но у меня есть своя мера, по которой я сужу о людях, и она прежде всего разумна. Подумайте сами — он был моим единственным другом. Он один относился ко мне с каким-то вниманием. И потом, каждый из нас занимался своим делом, наши пути нигде не пересекались…