Беппо

Байрон Джордж Гордон

XXXVIII

Замечу кстати: я питаю сам К девицам и любовь и уваженье, Но в tete-a-tete [15] ценю я больше дам, Да и во всем отдам им предпочтенье, Причем ко всем народам и краям Относится равно мое сужденье: И знают жизнь, и держатся смелей, А нам всегда естественность милей.

XXXIX

Хоть мисс, как роза, свежестью сверкает, Но неловка, дрожит за каждый шаг, Пугливо-строгим видом вас пугает, Хихикает, краснеет, точно рак. Чуть что, смутясь, к мамаше убегает, Мол, я, иль вы, иль он ступил не так. Все отдает в ней нянькиным уходом, Она и пахнет как-то бутербродом.

15

С глазу на глаз (франц.).

XL

Но cavalier servente — кто же он? Свет очертил границы этой роли. Он быть рабом сверхштатным обречен, Он вещь, он часть наряда, но не боле, И слово дамы для него — закон. Тут не ленись, для дел большое поле: Слугу, карету, лодку подзывай, Перчатки, веер, зонтик подавай!

XLI

Но пусть грешит Италия по моде! Прощаю все пленительной стране, Где солнце каждый день на небосводе, Где виноград не лепится к стене, Но пышно, буйно вьется на свободе, Как в мелодрамах, верных старине, Где в первом акте есть балет — и задник Изображает сельский виноградник.

XLII

Люблю в осенних сумерках верхом Скакать, не зная, где мой плащ дорожный Забыт или у грума под ремнем (Ведь в Англии погоды нет надежной!). Люблю я встретить на пути своем Медлительный, скрипучий, осторожный, Доверху полный сочных гроздий воз (У нас то был бы мусор иль навоз).

XLIII

Люблю я винноягодника-птицу, Люблю закат у моря, где восход Не в мути, не в тумане возгорится, Не мокрым глазом пьяницы блеснет, Но где заря, как юная царица, Взойдет, сияя, в синий небосвод, Где дню не нужен свет свечи заемный, Как там, где высь коптит наш Лондон темный.

XLIV

Люблю язык! Латыни гордый внук, Как нежен он в признаньях сладострастных! Как дышит в нем благоуханный юг! Как сладок звон его певучих гласных! Не то что наш, рожденный в царстве вьюг И полный звуков тусклых и неясных, Такой язык, что, говоря на нем, Мы харкаем, свистим или плюем.

XLV

Люблю их женщин — всех, к чему таиться! Люблю крестьянок — бронзу смуглых щек, Глаза, откуда брызжет и струится Живых лучей сияющий поток. Синьор люблю — как часто взор мне снится. Чей влажный блеск так нежен и глубок. Их сердце — на устах, душа — во взоре, Их солнце в нем, их небеса и море.

XLVI

Италия! Не ты ль эдем земной! И не твоей ли Евой вдохновленный, Нам Рафаэль открыл предел иной! Не на груди ль прекрасной, упоенный, Скончался он! Недаром даже твой Да, твой язык, богами сотворенный, И он бессилен передать черты Доступной лишь Канове [16] красоты!

XLVII

Хоть Англию клянет душа поэта, Ее люблю, — так молвил я в Кале, Люблю болтать с друзьями до рассвета, Люблю в журналах мир и на земле, Правительство люблю я (но не это), Люблю закон (но пусть лежит в столе), Люблю парламент и люблю я пренья, Но не люблю я преть до одуренья.

16

Канова, Антонио (1757–1822) — итальянский скульптор.

XLVIII

Люблю я уголь, но недорогой, Люблю налоги, только небольшие, Люблю бифштекс, и все равно какой, За кружкой пива я в своей стихии. Люблю (не в дождь) гулять часок-другой, У нас в году два месяца сухие. Клянусь регенту, [17] церкви, королю, Что даже их, как все и вся, люблю.

XLIX

Налог на нищих, долг национальный, Свой долг, реформу, оскудевший флот, Банкротов списки, вой и свист журнальный И без свободы множество свобод, Холодных женщин, климат наш печальный Готов простить, готов забыть их гнет И нашу славу чтить — одно лишь горе: От всех побед не выиграли б тори!

17

Регент — принц-регент Георг, с 1820 г. английский король Георг IV.

L

Но что ж Лаура? Уверяю вас, Мне, как и вам, читатель, надоело От темы отклоняться каждый раз. Вы рады ждать, но все ж не без предела, Вам досадил мой сбивчивый рассказ! До авторских симпатий нет вам дела, Вы требуете смысла наконец, И вот где в затруднении певец!

LI

Когда б легко писал я, как бы стало Легко меня читать! В обитель муз Я на Парнас взошел бы и немало Скропал бы строф на современный вкус. Им публика тогда б рукоплескала, Герой их был бы перс или индус, Ориентальность я б, согласно правил, В сентиментальность Запада оправил.

LII

Но, старый денди, мелкий рифмоплет, Едва-едва я по ухабам еду. Чуть что — в словарь, куда мой перст ни ткнет, Чтоб взять на рифму стих мой непоседу. Хорошей нет — плохую в оборот, Пусть критик сзади гонится по следу! С натуги я до прозы пасть готов, Но вот беда: все требуют стихов!

LIII

Граф завязал с Лаурой отношенья. Шесть лет (а это встретишь не всегда) Их отношенья длились без крушенья, Текли чредою схожею года. Одна лишь ревность, в виде исключенья, Разлад в их жизнь вносила иногда, Но смертным, от вельможи до бродяги, Всем суждены такие передряги.

LIV

Итак, любовь им счастье принесла, Хоть вне закона счастья мы не знаем. Он был ей верен, а она цвела, Им в сладких узах жизнь казалась раем. Свет не судил их, не желал им зла. «Черт вас возьми!» — сказал один ханжа им Вослед, но черт не взял: ведь черту впрок, Коль старый грешник юного завлек.

LV

Еще жила в них юность. Страсть уныла Без юности, как юность без страстей. Дары небес: веселье, бодрость, сила, Честь, правда — все, все в юности сильней. И с возрастом, когда уж кровь остыла, Лишь одного не гасит опыт в ней, Лишь одного, — вот отчего, быть может, Холостяков и старых ревность гложет.

LVI

Был карнавал. Строф тридцать шесть назад Я уж хотел заняться сим предметом. Лаура, надевая свой наряд, Вертелась три часа пред туалетом, Как вертитесь, идя на маскарад, И вы, читатель, я уверен в этом. Различие нашлось бы лишь одно: Им шесть недель для праздников дано.

LVII

Принарядясь, Лаура в шляпке новой Собой затмить могла весь женский род. Свежа, как ангел с карточки почтовой Или кокетка с той картинки мод, Что нам журнал, диктатор наш суровый, На титуле изящно подает Под фольгой — чтоб раскрашенному платью Не повредить линяющей печатью.