Берег мистера Моро
Шрифт:
Парень в свитере упрямо повел головой:
– Не лягу.
– Еще как ляжешь! Наследить – это ты, значит, можешь, завсегда готов. Стрелок хренов! Тебе только по бутылкам шмалять. Наследил, так хоть молчи, пока другие за тобой подтирают. Ты что думаешь, тебе все всегда прощаться будет? Ляльку свою не забыл еще?
– Не забыл, – сказал парень и посмотрел так, что другой бы на месте Кудри отшатнулся, такой нехороший это был взгляд, злой.
– Не зыркай, не испугаешь. – Николай Евгеньевич Кудреватых был не из робкого десятка. – Змеюку на груди пригрел, вот она тебя и ужалила. Любовь, понимаешь! Это как напортачить надо было, чтобы такую
– Сбежала она. Все равно найду.
– Ищи. Такими обещаниями не бросаются. А до тех пор попридержи характер. Короче, так: не ляжешь – так сядешь! И не надолго – навсегда. Посчитай, сколько на тебе душ висит. Посчитал? А еще имей в виду, что таких, как ты, тех, что мусоров мочат, вертухаи тюремные так прессуют, что пожизненное для них годом-другим оборачивается.
– Базаришь много, – буркнул парень.
Кудря обернулся и смерил Андрея взглядом:
– Не слышал ты ничего, понял? А теперь иди отсюда!
Андрей выбрался из каюты.
Сашка, нахохлившись, сидел в своей коляске. Увидев друга живым и невредимым, облегченно улыбнулся. Лица телохранителей, стоявших рядом, оставались неподвижными и непроницаемыми.
Кудря и парень в свитере появились на палубе минут через десять. Видимо, о чем-то договаривались. Спустились по трапу на причал. Кудреватых поманил за собой Андрея.
– Вот что, Горбунов, нет у дружка моего в тебя веры. Гарантий требует.
– Я страховые полисы не выдаю.
– Вот-вот, потому и не верит, независим ты больно. Придется тебя малость укротить.
Андрей почувствовал на своих руках железную хватку бугаев в кожанках. Он дернулся, и тут же получил удар в солнечное сплетение справа и удар в челюсть слева.
– Оставьте его, – закричал Сашка и захлебнулся криком.
Кудря схватил Андрея за волосы, приподнял:
– Сюда смотри, безухий. И слушай. Дружок мой так думает, что ты его в ящик запакуешь и ментам сдашь. Я ему доходчиво объяснял, что у тебя багаж солидный – и родители, и урод этот в коляске. Чем не гарантия? А он в ответ: об этом потом вспоминают, о родителях, о друзьях-товарищах, тогда и каяться начинают, что не уберегли, что поторопились. А уж не вернуть, понаделано дел, теперь только каяться… И вот о чем я подумал: а ведь прав он! Кто знает, что у тебя в голове сидит. Может, и впрямь заложить хочешь. И открутиться потом. Всяко может быть, так – тоже. А что это значит? Это значит, что ты плохо уяснил, о чем я тебе толковал. Или уяснил, но прикинул – пугаю я тебя, на понт беру. Так вот, Горбунов, запомни накрепко, Николай Кудреватых от слов своих отказывается – особенно по мелочи, это бывает, но от платы – никогда. Потому что, коли не отплатишь, ни чести тебе, ни уважения не будет. А чтобы ты не сомневался, что с твоими родными станется, если ты хвостом крутить вздумаешь, решил я тебе все наглядно показать. Ну, гляди, любезный, на друга своего.
Кудря повернул голову Андрея.
Парень в свитере стоял рядом с инвалидной коляской и полосовал ножом на ленты плед, которым Сашка укрывал свои неподвижные ноги. Сейчас Сашка и сам был неподвижен. Разбитые ударом, оборвавшим его крик, губы Сашки были красными от крови. Глаза закрыты. Он не сделал ни малейшего движения, когда парень стал привязывать его руки к подлокотникам.
– Смотри, безухий, смотри.
Андрей рванулся, но Кудря держал цепко, да и телохранители навалились, выворачивая суставы.
Парень в свитере затянул узлы, полюбовался, как получилось, ухмыльнулся, вновь заставив родинку на мгновение исчезнуть, передвинул рычаг ручного тормоза в горизонтальное положение и небрежно толкнул коляску ногой.
Она покатилась.
Колеса попали в трещину – и преодолели ее.
Еще на пути был бугорок из вспучившегося, небрежно уложенного асфальта. Андрей видел, как колеса накатывают на него, останавливаются в верхней точке…
Время тоже остановилось.
Сашка застонал, пошевелился, и этого оказалось достаточно, чтобы равновесие было нарушено. Колеса скатились с бугорка, прошелестели по оставшимся сантиметрам асфальта, и коляска сорвалась с пирса.
– Пусти, – прохрипел Андрей.
Кудря отпустил его волосы:
– Давай, Горбунов, спасай своего друга.
Телохранители разжали пальцы. Андрей упал. Тут же вскочил и прыгнул в воду.
В два отчаянных гребка он достиг дна. Завертелся на месте.
Коляска лежала на боку метрах в трех от него.
Андрей схватил ее за спинку и попытался всплыть.
Нет, не получится. Тяжело.
Грудь разрывало. Он ринулся вверх. Почти до половины выскочив из воды, схватил ртом воздуха, и снова нырнул.
Сколько прошло? Минута? Две?
Андрей стал распутывать путы, которыми были стянуты руки Сашки. Ткань пледа была плотной, а парень в свитере затянул узлы накрепко. Андрей трижды поднимался на поверхность и снова нырял, прежде чем ему удалось освободить одну руку Сашки. Со второй он справился быстрее – за два вдоха. Теперь и время, и сама жизнь измерялась вдохами.
Подхватив друга под мышки, он оттолкнулся от илистого дна.
С пирса в воду спускалась сваренная из арматуры лесенка. Андрей ухватился за ступеньку и перевел дух. Лицо Сашки было безжизненным.
– Помогите! – закричал-просипел Андрей.
Нет ответа.
– Кто-нибудь!
Как он выбрался на пирс, как втащил Сашку, этого Андрей не помнил. Но ведь смог как-то.
Причал был пуст – ни бандитов с их автомобилями, вообще никого. Только ветер качает мачты продрогших яхт.
– Сашка! Сашка! Сашка!
Он говорил, он звал, он пытался делать искусственное дыхание. Все напрасно. Друг умер. И с этим ничего нельзя было сделать. Это надо было принять. Андрей поднял лицо к беспросветному, затянутому низкими тучами небу и завыл от отчаяния.
* * *
Как бесили теперь Андрея возлюбленные герои авторов низкопробных поделок, все эти отважные «афганцы» и «чеченцы». Картонные, плоские. Они возвращались в родной город и становились «черными ангелами», вершащими суд скорый и праведный над всякой нечистью. Ни страха, ни малейших сомнений в своей правоте «ангелы» не испытывали, и своей «отмороженностью» мало отличались от тех, кого пачками и с удивительной изобретательностью отправляли на тот свет.
Бессмертные и всесильные, закаленные в горниле войны… Вранье! Андрей был на войне и знал, что это такое. Он стрелял, надеясь, что враг не успеет выстрелить первым. Он убивал, чтобы не быть убитым. И только. Сама по себе война ничему не учит, только искусству выживать. Но Андрей знал еще одну вещь: чувство мести может побороть инстинкт самосохранения. Хотя и при этом остаются искушение не делать то, что должно, и ужас перед будущим, призывающий спрятаться в норку и не высовываться оттуда.