Берег варваров
Шрифт:
— Он такой же, как и вы все, мужики. Кроме как под юбку ко мне залезть, ему больше ничего от меня не нужно было.
В тот момент я промолчал, хотя меня и покоробил тот факт, что она поставила меня в один ряд с Холлингсвортом. Мы просидели молча, наверное, с минуту. Решив нарушить это неловкое молчание, Гиневра пустилась в разглагольствование на свою любимую тему; на этот раз мне поведали об очередном любовнике с незабываемым прибором. Завлекала она меня совсем уж непристойными подробностями, вероятно полагая, что я, как несмышленый котенок, забыв обо всем, начну с упоением охотиться за яркими разноцветными ленточками. У ее ног Монина — ни дать ни взять уставшая и скучающая стенографистка — чертила какие-то значки на пыли, покрывавшей пол сплошным слоем.
Вскоре ребенок снова начал хныкать, требуя к себе внимания. Гиневра встала с кресла и забрала с кровати лишние простыни.
— Ну ладно, хватит болтать. Мне и без тебя есть чем заняться.
Тем не менее уже в дверях она обернулась и, кокетливо подмигнув, вернулась к тому, с чего начала:
— Ну так что, будешь тут за соседями присматривать?
— Нет.
Явно раздраженная, она вышла на площадку, вытолкнув перед собой Монину.
Глава одиннадцатая
Этот день оказался очень-очень длинным.
Гиневра ушла, и вскоре я спустился в столовую, чтобы съесть свой традиционный холостяцкий завтрак. Вернувшись домой, я несколько часов благополучно поработал, меня никто не беспокоил. В конце концов жара сморила меня, и я, в общем-то довольный собой, позволил себе встать из-за стола и растянуться на кровати. Так я и лежал, всматриваясь в слегка дрожавший под раскаленным потолком воздух. Дверь на лестничную площадку была слегка приоткрыта — я рассчитывал, что таким образом комнату будет слегка продувать и духота станет не такой нестерпимой. Ни о чем серьезном я думать уже не мог и вскоре задремал.
Меня разбудил незнакомый голос, негромкий, хриплый и в то же время с приятными обертонами.
— Ради бога, извините за то, что я вас беспокою. Вы не собирались вставать?
Я перевел себя из лежачего положения в сидячее. В дверях моей комнаты стояла девушка — настолько стройная и хрупкая, что, казалось, взмахни я рукой порезче, и ее просто снесет воздушной волной.
— Входите, — предложил ей я.
— Вы так уютно спали, — сказала она, — я даже не хотела вас будить. По-моему, вы владеете великой тайной — искусством сна.
— Да ладно вам… Я просто вздремнул немного, — понимая, что говорю глупость, промямлил я.
Девушка отодвинула от письменного стола стул и села на него.
— А почему вы стесняетесь? Честное слово, во сне вы были таким красивым…
Я почесал в затылке. Дневной сон и пробуждение в самый жаркий час явно не пошли мне на пользу. Впрочем, девушка, похоже, и не ждала от меня сколько-нибудь вразумительного ответа.
— Ой, как это здорово, — продолжила она рассуждать вслух, — вы просто потрясающе счастливый человек.
— С чего вы взяли?
— Ну, у вас ведь есть эта комната. Мне здесь так нравится. Если бы у меня были деньги, я непременно купила бы ее у вас.
Я скривил недовольную физиономию:
— Вообще-то здесь грязно, да и сама комната, прямо скажем, не из лучших.
— Так это же и хорошо. Хорошо, что она такая грязная, — сказала девушка все тем же хриплым, нет, скорее даже сиплым голосом. — Терпеть не могу чистые комнаты. Ненавижу людей, которые боятся оставлять за собой следы. Именно поэтому мне так и понравилась ваша комната. Вы здесь живете и оставляете безошибочные знаки того, что это именно вы. Если вы поживете здесь подольше, то память о вас сохранится в этих стенах, воздухе, да и вообще — какая-то частичка вашей души навсегда останется здесь.
Слушая эти странные рассуждения, я уже более внимательно рассмотрел девушку. Черты ее чуть вытянутого, изящного лица были какими-то детскими, особенно форма носа и губ. Все это, в сочетании с добрыми карими глазами, делало определение ее возраста нелегкой задачей. Как Холлингсворту, как, в общем-то, и мне самому, ей можно было дать двадцать, но при этом я бы не удивился, скажи мне кто-нибудь, что на самом деле ей лет на десять больше. Я обнаружил, что не просто рассматриваю незнакомку, а смотрю ей прямо в глаза. Я смутился, а она, все так же глядя на меня — наивно и, быть может, даже простодушно, — на ощупь нашарила в сумочке пачку сигарет, закурила и протянула зажженную сигарету мне. Подарок я, конечно, принял, но, по правде говоря, стольдоверительный жест, свойственный скорее отношениям старых знакомых, показался мне несколько преждевременным.
— Вы сами-то курить не собираетесь? — поинтересовался я.
— Ах, да, — явно удивившись, сказала она, — ну конечно. — Она вновь покопалась в сумочке и чиркнула спичкой. При этом я заметил, что ее руки заметно дрожат. Кроме того, я обратил внимание на ее пальцы, длинные и изящные. Наверное, они были бы красивыми, если бы не обкусанные, неухоженные ногти и пятна от сигаретного дыма, въевшиеся в кожу. Курила она как мужчина — держа руку ладонью кверху и зажав сигарету между почти прямых пальцев. Дым при этом обвивался вокруг ее ладони и запястья. Я бы назвал ее милой и симпатичной, если бы не цвет лица — землисто-серый — и не бесцветные мешки под глазами. Кроме того, ее волосы, не слишком чистые, не добавляли ей очарования: не расчесанные, толком не убранные, они свисали патлами по ее плечам. У меня сложилось впечатление, что моя нежданная гостья не вполне в себе. Судя по всему, она и причесывалась не регулярно, а от случая к случаю. После этого я уже не удивился тому, что на ее одежде оставались следы и пятна от всего, к чему она прикасалась.
Мои наблюдения и предположения оказались верными. Буквально через минуту скопившийся на сигарете девушки пепел упал, и она машинально втерла его в свою юбку. Кстати, сиреневый костюм, который был на ней надет, совершенно не шел ей, особенно неудачным было сочетание блестящей переливающейся ткани с мышино-бурыми, немытыми волосами. Сам по себе костюм, впрочем, тоже был изрядно протерт на рукавах и обтрепан на манжетах и воротнике.
— Вы, как я понимаю, поэт? — спросила она.
— Нет.
— Перестаньте, я в вас сразу поэта увидела.
Как ни странно, ее растянутые в улыбке детские губы придавали лицу девушки выражение мудрости и несколько снисходительного отношения к собеседнику. В какой-то момент я даже предположил, что она, по всей видимости, знает обо мне даже больше, чем известно мне самому.
— Поэт с пишущей машинкой, — с отчаянием в голосе пробормотала она, — до чего докатился наш мир. Никогда не пользуйтесь печатной машинкой, — настойчиво попросила она меня, наблюдая за тем, как клубы дыма окутывают ее руку.