Берег загадок
Шрифт:
IV
Жгучий стыд за своего Падишаха и самого себя испытывал Довран, и несколько дней подряд не показывался возле старой баржи и пионерлагеря. Несколько раз к нему приходили его друзья, но он, стыдясь встречи с ними, убегал со двора, прятался в саксаульнике и терпеливо ждал, когда они уйдут. Довран видел как его отец недоуменно разводил руками и объяснял что-то Генке и Бяшиму: здесь мол был, только что крутился во дворе. Подождите, сейчас появится. Но у Доврана хватало терпения сидеть, спрятавшись в кустах, час, два, три. И если бы потребовалось, он просидел бы весь день. Друзья же Доврана — и в первый, и во второй, и в третий раз, потоптавшись у двора, и покричав: «Э-ге-гей, отзовись — где ты, Довран!» уходили восвояси. И на четвертый день, решив, что он вообще решил порвать дружбу с ними, не пришли к нему.
— Хай, дурачок, — стыдил его Клычдурды-ага. — Люди к тебе со всей душой, а ты бежишь от них. А еще в школу к ним хотел ехать... В интернат. Ты хоть мне скажи — на что ты так обиделся? Почему прячешься от ребят?
Довран отмалчивался, и Клычдурды-ага больше удивлялся загадочному поведению сына. Разве мог догадаться отец, что сын его испытывает нестерпимый стыд, оттого, что его Падишах, которого он считал- владыкой вселенной, вдруг оказался в пасти сома! Обыкновенного сома. И сам он, Довран-батыр, охранитель и защитник волшебного царства не смог спасти своего Падишаха от какой-то ничтожной рыбы. В ушах Доврана до сих пор стоял смех детворы: «Какой падишах?! Чей падишах?!» Интернатцы подняли на смех грязного изодранного падишаха, оказавшегося в пасти сома. Но они подняли на смех и самого Доврана, который допустил сома до Волшебного царства. Они смеялись, и в этом Довран не сомневался, над его бессилием... Шли дни, но Довран по-прежнему отсиживался дома. Управившись по хозяйству — сварив обед, почистив в загоне у овец, — он обыкновенно забирался на крышу, обхватывал руками колени и, склонив голову, молчаливо и грустно смотрел на карагачовую рощу и сверкающую под солнцем Амударью. После половодья она опять обмелела, вся расчленилась на рукава и островки. Фарватер сместился к самому берегу. И хотя воды в реке было мало, но все равно стремнина подмывала лессовый обрыв, над которым стояла хижина бакенщика. За рекой вновь простирались зеленые поля и деревья. Иногда, подолгу взглядываясь в заречное пространство, Довран вдруг обнаруживал едущую машину и узкую ленту дороги. Мальчик не спускал с движущейся точки взгляда, боясь потерять ее из виду, следил за ней до тех пор, пока она не исчезла в жарком мареве.
Из состояния забывчивости обычно его выводили звуки пионерского горна. Довран вздрагивал, приподнимался и чувствовал как все в нем загорается ревнивой завистью. Переболев припадками стыда, он теперь все время думал о том, как бы ему невзначай встретиться с Генкой, Бяшимом и Аннагозелью. Специально в карагачевую рощу он не пойдет: чего доброго еще засмеют. Да и вообще, начнут расспрашивать — почему убежал, почему не показывался никому на глаза. Разве это объяснишь? Если говорить совсем уж честно, то Довран разочаровался в своем Падишахе. Вспоминал о нем с досадой, как о бессильном человечишке, а еще точнее, как о беспомощной кукле. Сейчас, если бы ему подарили еще одного Падишаха, он ни за что бы не взял его. И в разгромленное Волшебное царство больше его не тянуло. А вот без новых друзей он обойтись никак не мог. Он так скучал по ним, и так переживал, боясь, что они посмотрят на него с презрением.
Однажды, когда Довран, сидел задумавшись, на крыше, ко двору тихо, совсем незаметно, подошла Аннагозель.
— Довран, здравствуй! — окликнула она его, отчего он вздрогнул и смутился.— Ты чего там сидишь? Тебе там хорошо?
— А тебе-то что, — грубовато отозвался Довран и пожалел, что так плохо встретил девочку.
— Ты почему не приходишь к нам?— спросила она, войдя во двор и усаживаясь на тахту.
— Да не знаю... Дел очень много,— соврал он, не зная как ей ответить. — Река опять обмелела...
— Ну и что?
— Как — что? Река обмелела — теплоходы и пароходы все время на мель садятся. Мы с отцом каждый день снимаем с мели штук по пять.
— Ну и врунишка же,— засмеялась Аннагозель.— За последние двадцать дней по Амударье мимо нас прошла только одна самоходная баржа. Мы видели, как твой отец ездил к ней на своей моторке, а тебя в лодке и не было.
— Нет — был! — упрямо возразил Довран.
— Нет — не был! — Аннагозель лукаво засмеялась. — Мы сидели в твоем Волшебном царстве — и все видели. Отец твой поздоровался с капитаном, потом поехал на моторке впереди самоходной баржи, чтобы она не села на мель. И самоходная баржа не села... А в твоей барже — опять Волшебное царство. Я твоего Падишаха в корыте выстирала, чалму ему новую сделала. Мы опять его посадили на трон. Он сидит и ждет тебя. Пойдем — посмотришь?
Довран неловко передернул плечами, нахмурился и отвернулся.
— Не буду играть в Падишаха, — сказал он глухо.
— Почему? — искренне удивилась девочка. — Он теперь такой хороший — лучше, чем был раньше.
— Не надо мне Падишаха,— вновь упрямо повторил Довран.
— Ну и зря, — пожалела Аннагозель. — С кем же тогда ты будешь играть, если не с Падишахом?
Тут у калитки появились Генка с Бяшимом. Оба в пионерской форме: в шортах, белых рубашках и галстуках. Такими Довран их никогда не видел. Оба были сосредоточены и, как показалось Доврану, — сердиты. Но он ошибся. Друзья его, попросту, до сих пор недоумевали — чем они обидели Доврана, почему он бежит от них. Они подошли к тахте, но не сели. Генка с усмешкой сказал:
— Вот уж не думали, что ты сома испугаешься. — Да еще мертвого, — прибавил Бяшим.
Довран сердито сверкнул глазами. Чего-чего, а такого жалкого упрека он от них не ожидал.
— Не испугался я, — твердо выговорил он и повторил:
— Не испугался!
— А почему же убежал? — Генка откровенно хихикнул. — Не почему...
— Гозеля, ты сказала ему, что его Волшебное царство в полном порядке? — спросил Бяшим.
— Сказала, да только он больше не хочет играть в Падишаха. Я даже не знаю — чем он будет заниматься, когда мы уедем.
— Пусть приходит на прощальный костер, — сказал Генка.
— Ты сказала ему, что мы уезжаем?
— Правда, Довран, приходи к нам вечером. У нас так весело будет! — затороторила Аннагозель.— Сначала хор, потом чтецы-декламаторы, а потом... Царь-Нептун с трезубцем... Ты читал про Нептуна? — спросила она и тут же осеклась.
— Ох, прости пожалуйста, я же совсем забыла, что ты неграмотный. И как это мог допустить твой папа? Он давно мог бы отправить тебя в интернат. Сейчас бы ты уже пошел в четвертый класс, вместе с нами... Мы же с тобой одногодки. Я хотела поучить тебя грамоте, но не нашла ни одного букваря. Ты скажи своему отцу, чтобы он купил тебе букварь.
— Да уж жди — купит, — сказал уныло Бяшим. — Клычдурды-ага не признает грамоту, потому что сам не учился. Конечно, он человек хороший, но у него старые взгляды.
— Ты правильно в прошлый раз назвала его, — подтвердила Аннагозель. — Он — консерватор...
— Не консерватор он, — вновь, как и в прошлый раз, сердито возразил Довран. — Он — бакенщик.
И опять, как тогда, — детвора залилась смехом. И опять Довран разобиделся: смолк, отвернулся. Генка хлопнул его по плечу:
— Ладно, мы пошли. Приходи вечером.
Ребята вышли со двора. Аннагозель, прикрывая калитку, приостановилась:
— Довранчик, ты все же сходи к своему Падишаху. Он там сидит совсем голодный... и одинокий...
Когда друзья ушли, Довран стал думать обо всем, что они ему наговорили. Он обиделся за то, что его назвали трусом, но и доказать, что это не так, что не из-за трусости он сбежал, а от позора, он никак не мог. Он не мог объяснить самому себе, почему он почувствовал себя опозоренным. Ведь другой на его месте просто-напросто заплакал бы. Увидел бы свою растерзанную куклу в пасти сома, заплакал бы— и все. А он сбежал от позора, потому что аждархой оказался обыкновенный сом, и весь смысл долгой каждодневной игры в «падишаха», овеянной таинственностью, принял какую-то жалкую обыденность. Так примерно размышлял Довран. Вернее, так бы мог он размыслить, будь он постарше. Но сейчас он еще не мог разобраться в том, что творится в его сознании. И совсем уж сейчас не подозревал, что встретившись с пионерами и пообщавшись с ними, он просто-напросто сразу повзрослел. Падишах — эта нарядная кукла, изорванная сомом, уже совсем не интересовала его. Он потерял бы к ней интерес, если бы даже и не было того, что случилось. Довран обрел новых друзей — и дни заполнили все его сознание.