Беременна от мажора
Шрифт:
Отец всегда думал, что я не решусь рискнуть своими же деньгами, не стану пилить сук, на котором сижу. Возможно, Иванка выйдет за Игорька, а я прогорю со своими теплицами, но мне давно стоило помочь сломленным моим отцом девчонкам.
Оставив сына и Иванку в деревне, возвращаюсь в город, звоню тем, что попроще. Девочкам, писавшим заявление, но не получившим правосудия. Потом перехожу к своим бывшим подружкам. Большинство бросают трубку и отказываются вспоминать тот кошмар и прилюдно выступать с открытыми обвинениями, но находятся трое, готовые мстить.
Я
Тут же стало морозить, будто подхватил грипп или простуду. Состояние ужасное. Уставился в стену и стал ждать. И уже через час мне позвонили.
Говорят, за участие в шоу семье одной девушки, подвергшейся насилию, заплатили полмиллиона, но, честно говоря, я сомневаюсь, думаю, тысяч сто, не больше.
Редактор предложила оплатить дорогу и гостиницу, но я отказался, взяв расходы на проживание девочек на себя.
И вот мы тут, до эфира остаются считаные минуты. На улице идет дождь, капли громко тарабанят по стеклу, мокрые листья вихляются на ветках, а я сижу на засаленном пыльном диване возле гримерок и жду девочек.
Иванка выходит последней, выглядит такой же красивой, как и прежде, но очень бледной и перепуганной. Опускается на место рядом со мной, при этом спину держит ровно, ноги сжаты, ладошки на коленях.
— Ты уверен, что это поможет?
Вместо ответа я беру ее ледяную руку в свою ладонь, долго смотрю в большие синие глаза. Иванка руки не вынимает, осознает всю важность момента.
Она будет выступать первой, и именно ей придется вывалить на зрителей нашей необъятной родины информацию о том, как мой родной отец напал на нее в лесу. И в этот момент я буду сидеть с ней рядом.
Мы молча переглядываемся, переживая этот миг. Нечто похожее я испытывал, когда впервые совершил прыжок с парашютом. Тогда мы с инструктором словно стали единым целым. Сейчас мы с Иванкой боремся за сына, и наша правда — то единственное, что у нас есть.
А дальше начинается ад. Вы думаете, есть на свете люди, способные самостоятельно шагнуть в котел с бурлящим маслом? Скорее всего, участников ТВ-шоу обманывают. Наобещают с три короба, а потом все перевернут, выставляя героев передачи виноватыми.
В зале, кроме склизкой, выводящей на эмоции публики, находятся депутаты Госдумы, люди из столичной управы, профессора каких-то там университетов и врачи никому неизвестных медицинских центров. Давно забытые актеры и обколотые ботоксом, но никак не желающие смириться с утихшей славой, актрисы.
Все они накидываются на девчонок, делая их самих во всем виноватыми. Информация переворачивается и выставляется совершенно с другой стороны. Главная мысль — почему молчали, зачем брали
— А чем думала, когда одна в лес поперлась?! — орут справа.
— Почему не написала заявление в полицию?! — выкрикивают слева.
— Добиваться надо было правды! — летит сверху.
— Сколько лет молчал, а теперь вдруг совесть взыграла? Денежки боялся потерять? — звучит прямо передо мной от какой-то глубокоуважаемой старушки, заслуженной артистки давно несуществующей страны.
— Шлюхи вы все!
— Остановить надо этих богатых мразей!
— А ты, может, такой же, как папочка, яблоко от яблони?!
— И что ты за сын такой, раз грязью отца поливаешь? Ты про мать подумал? Она у тебя приличная женщина, живописью занимается. Я сама видела!
— Все вы, богатые, миром одним мазаны, папку в тюрьму, а сам на его кресло? На место генерального!
— И дед, главное, у него в Думе!
На всеобщее обозрение вытаскивается информация о моих ночных гонках, прилюдно считается доход и количество квартир. Осуждается наличие сразу нескольких машин. Сопоставляются фотографии, и вдруг обнаруживается, что одна из девушек была моей, потом стала отцовской.
Кто-то смеется, кто-то измывается, другие охают и машут кулаками. Все это тошнотворно, отвратительно и гнусно. Слушать невыносимо, как и являться частью всего этого.
В какой-то момент мне становится все равно на то, что они говорят. Их лица сливаются в кучу, слова — в интершум. И единственное, что меня волнует, — бледная как смерть Иванка. Ей тоже тошно. Мне хочется заткнуть всем рты, вырубить с ноги визгливого депутата, который наверняка сам любит развлекаться с молоденькими девушками в бане, а теперь строит из себя святую невинность и визжит громче остальных.
Мы похожи на собачек в цирке и муравьев на соответствующей ферме. Я уже и не спорю, глядя на часы и надеясь, что все это скоро закончится.
Осуждение, осуждение, осуждение. Все орут, перебивая друг друга. Мне даже смотреть по телевизору это всегда было противно, не то, что участвовать. Но это все ради них. Ради Иванки и сына.
Выходим мы оттуда полностью раздавленные и уничтоженные.
В темноте переходов студии я вдруг нервно прижимаю Иванку к себе. Чувствую, ее трясет. Она будто пустая, осталась одна оболочка. Я обнимаю ее крепче и, зажмурившись, глажу по спине.
— Все закончилось. Все уже позади.
По дороге в гостиницу девчонки плачут. Искренне, навзрыд, все вместе. Пытаюсь поддержать, уговаривая, что это нужно для дела и что мы поступили правильно. Но, по большому счету, им все равно.
Я селю каждую в отдельный номер, чтобы они отвлеклись и не испытывали дискомфорта, общаясь.
Дверь в комнату Иванки приоткрыта. Слышен ее голос, она не плачет. Кажется, разговаривает по скайпу. По ту сторону экрана возмущается Игорек. Добропорядочный доктор волнуется, называя все, что мы сделали, совершенно глупой и недальновидной идеей! Мажорским, то есть моим, маразмом.