Березовый сок
Шрифт:
Мать поставила на стол закипевший самовар, и мы сели пить чай. Аниску мать посадила рядом с собой, а брат сел на свое постоянное место, на котором когда-то сидел отец.
Мать не успела еще налить чашки, как в сенях кто-то застучал ногами, сбивая с пимов снег. Мы уставились на дверь. Неторопливо, с осторожной оглядкой в избу вошел Митрий Степанович, отец Аниски.
– Так и знал, так и знал...
– начал он своим быстрым говорком.
– Кроме Пашки, некому было девку увезти. Так и знал...
В старом, дырявом полушубке,
– Ну что ж, благословляю вас, детки!
– неожиданно весело сказал Митрий и вынул из-за пазухи бутылку водки. Он был уже под хмельком.
Аниска вышла из-за стола и повалилась в ноги отцу:
– Спасибо, тятенька, что не прогневался... Прости меня, безрассудную...
Она хотела что-то сказать еще, но не смогла - заплакала.
Мать встала из-за стола, ласково подняла Аниску и с поклоном пригласила Митрия к столу. Павел тоже поднялся и кланялся гостю.
Присев на табуретку, Митрий покрутил бутылкой у себя перед носом и со всей силы ударил донышком о ладонь. Пробка вылетела в потолок. Мать заторопилась расставлять на столе рюмки - счастливая, помолодевшая.
К свадьбе готовились целую неделю.
Надо было напечь и наварить угощения, купить вина, а тут еще жениха и невесту не в чем было везти к венцу. Требовались деньги, а взять их было негде. Пришлось занять у пахотных под отработку и продать пшеницу, которую берегли на семена.
В день свадьбы с самого утра в избу набилось много народу. Бабы поголосистее проходили вперед. Началось причитание. Резкий голос худой высокой бабы Василисы царапнул по сердцу, будто кто-то провел гвоздем по железу. Голоса других баб вырвались почти сразу же, сливаясь в один пронзительный и тоскливый вой:
Увезут-то тейя в чужую сторонушку,
Да ко чужому-то свекру-батюшке,
Да ко чужой-то свекрови-матушке...
Жила Аниска тут же в Зареке, и ни в какую "чужую сторонушку" ее увозить не собирались, но она ревела в голос.
К полудню стали собираться родственники.
Первыми пришли чернобородые мужики: дядя Федор, крестный Павла, и дядя Василий, за ними - двоюродные братья матери: Иван Петрович, напоминавший мне горбоносым лицом одного воина на иконе в церкви, и Андрей Егорович, прозванный Кобыленком, у которого нос тоже был с горбинкой, только по нему наискосок проходил рубец - след старой драки. Иван был мужик спокойный, рассудительный, Андрея же знали все как насмешника и песельника. Говорили даже, будто на одних похоронах, сидя на телеге с гробом, он запел: "По Дону гуляет казак молодой".
Протискалась в передний угол и сваха Василиса Егоровна - сестра Андрея, такая же, как и брат, бойкая на язык.
Последним пришел Балай. Его пригласили на свадьбу дружкой, чтобы кто-нибудь не напустил
Когда Балай прошел в передний угол, мать ему первому поднесла рюмку водки. Его широкое рябое лицо расплылось в улыбке.
В церковь поехали на пяти кошевках 1. (1Кошевка - выездные нарядные сани.) Под крашеными дугами брякали бубенцы и колокольчики, сбруя блестела медными начищенными блестками.
Когда кошевки скрылись из виду, собравшиеся поглазеть на свадьбу стали расходиться. Церкви в нашей деревне не было, и венчать поехали за четыре версты, в село Володино. Все знали, что молодых привезут из-под венца только к вечеру.
Изба сразу опустела. Дома остались только мать и бабушка, приехавшая из Камышлова на время свадьбы, да тетка Фекла. Они хлопотали около пышущей жаром печи, сажали в нее на железных листах сладкие пироги; слышался стук ножа и чугунного пестика в железной ступке. Готовились к вечернему свадебному пиру.
Я вертелся тут же. От соблазнительных лакомств мне нет-нет, да и перепадало что-нибудь; то сладкая вода, слитая с вымытого изюма, то косточки урюка, которые я тут же разбивал молотком, чтобы вынуть ядрышки.
Радовался я, должно быть, больше всех. И чужой-то свадьбы я не пропускал ни одной: вместе с другими ребятишками толкался там и глазел на всё, а тут свадьба у нас, в нашей избе! Я чувствовал себя героем. Мне казалось, что все ребятишки в Зареке с завистью поглядывают на меня и между собой говорят: "Степкин брат женится!"
Перед вечером в избу и во двор снова набилось много народу - ждали молодых из-под венца. Мы с Серегой и Гришкой не раз выбегали на дорогу, к берегу Полднёвки, посмотреть, не покажется ли на спуске к мосту свадьба. Но там было пусто. Только уже в сумерках, выбежав снова на дорогу, мы услышали звон бубенцов и колокольчиков.
– Едут! Едут!
– закричали мы и со всех ног кинулись к избе.
Скоро все пять кошевок - одна за другой - подкатили к воротам. От взмыленных лошадей валил пар.
Дядя Федор - посажёный отец жениха - соскочил с облучка и вошел во двор.
Мать к этому времени нарядилась: надела кубовый в красный цветочек сарафан и высоко, под самой грудью, подпоясалась малиновым гарусным поясом. Была она еще статная, красивая.
Когда дядя Федор подошел к порогу сеней и, повернувшись лицом к воротам, постелил перед собой потник , мать с иконой в руках вышла из избы и стала рядом с ним. Молодые - сначала Павел, потом Аниска - пали перед ними на колени, прося благословения.