Берлин-Александерплац
Шрифт:
— Всякие тут бывают — с воротниками и без. Надо же мне знать, с кем говорю.
— С какой стати я буду вам о своих делах рассказывать?
— Сами-то вы спрашиваете, — кипятится бледный, — про человека какого-то, так можно и вас спросить, что вы за птица.
Молодой человек стоит уже у другого столика.
— А хоть бы и спрашиваю, — говорит он, — что ему за дело, кто я такой.
— Позвольте, раз вы его спрашиваете, то и вас можно спросить. А не то вам нечего и спрашивать.
— Да чего ради я буду говорить с ним о своих делах?
—
Молодой человек пошел к двери. На ходу обернулся, бросил:
— Думаешь, больно хитрый? Смотри, сам себя не перехитри.
Рванул дверь, и был таков. Двое за столиком:
— Ты что, его знаешь? Я — никогда в глаза не видел.
— Он здесь в первый раз. Черт его знает, что ему нужно.
— По разговору вроде баварец.
— Он? Нет, он с Рейна. Сразу видно.
А Франц весело скалит зубы, улыбается иззябшему, жалкому Людерсу.
— Что, не дошло? Эх ты, голова два уха! Ты спроси, есть ли у меня деньги.
— А что, есть?
Сжатая в кулак рука Франца на столе. Он слегка разжал ее, гордо ухмыляется.
— Вот, любуйся. Считать умеешь?
Людерс заморгал, подался вперед, посасывает дуплистый зуб.
— Две десятки? Фу-ты ну-ты! Франц бросил бумажки на стол.
— Что, здорово? И в два счета! Минут за пятнадцать — двадцать! Не веришь?
— Вот черт!
— Да ты не бойся! Здесь дело чистое. Ничего такого не было, понял? Все честно-благородно. Так что ты, Отто, не сомневайся.
Перешли на шепот. Людерс придвинул стул к Францу. Оказывается, Франц зашел в один дом, позвонил — открыла какая-то дамочка. «Шнурки для ботинок не требуются? Первый сорт для вас, для супруга, для деток?» Она посмотрела на шнурки, потом на него, впустила его в коридор. Поговорили о том о сем. Она вдова, не старая еще. Он ее и спросил, не угостит ли она его кофейком — совсем, дескать, продрог, такая стужа на Дворе. Ну, попили с ней кофе, а потом — еще кой-что было…
Франц подул себе в кулак, фыркнул, поскреб щеку и подтолкнул Отто коленом:
— Я у нее даже все барахло оставил. Ну, а она что-нибудь заметила?
— Кто?
— Толстуха, кто же еще? Ведь при мне никакого товара не было.
— А хоть бы и заметила, продал все, и дело с концом. А где ж это было?
Франц свистит.
— Туда, — говорит, — я еще наведаюсь, дай только срок. На Эльзассерштрассе она живет, вдовушка эта…
Двадцать марок, брат, на земле не валяются!
Они просидели в пивной до трех часов. Ели, пили. Отто получил пятерку, но не повеселел.
Кто это крадется на следующее утро вдоль стен по Розенталерштрассе, прижимая к груди сверток со шнурками? Отто Людерс! Остановился на углу у магазина Файбиша, подождал, пока Франц свернет на Брунненштрассе. Потом перебежал через дорогу и пустился что есть мочи вниз по Эльзассерштрассе. Ага! Вот он, тот самый дом. А может быть, Франц уже наверху, у нее? Народу-то сколько, идут не торопятся! Подожду лучше немного в подъезде. Если Франц появится, скажу ему… да, что ж бы такое сказать? Сердце-то как бьется. Изо дня в день одни неприятности, врач вот смотрел — ничего не нашел, а ведь что-то есть… Недолго ведь и насмерть простудиться, ходишь в отрепьях, в драной шинели, с войны еще осталась. Ну, пора и наверх.
Он позвонил. Дверь приоткрылась.
— Не нужно ли, мадам, шнурков для ботинок? Да нет, я хотел только спросить… Скажите… Да вы послушайте…
Женщина хотела закрыть дверь, не тут-то было, Людерс уже просунул ногу в щель. Дело в том, что я пришел по просьбе приятеля, вы его знаете, он был здесь вчера, оставил у вас свой товар.
— О боже!
Она открыла дверь. Людерс вошел и быстро повернул ключ.
— Что вам нужно? О господи!
— Ничего, ничего, мадам. Чего вы так дрожите? Он и сам дрожит — не ожидал, что так легко получится, а теперь жми до конца, будь что будет; ничего, все образуется! Надо бы с ней поласковее, да нет голоса, горло словно судорогой перехватило, будто проволочная сетка протянута от скул ко лбу. Скулы немеют. Только, бы рот раскрыть, а то пропадешь.
— Он только просил товар забрать. Дамочка рванулась в комнату, за пакетом, Людерс за ней. Встал на пороге. Она смотрит на него, говорит запинаясь:
— Вот ваш пакет. Господи, господи…
— Благодарю вас, покорнейше благодарю. Но почему же вы так дрожите, мадам? Здесь так тепло. А может и меня кофейком напоите, а?
Только не теряться! Говорить без умолку и ни за что не уходить! Ни шагу назад!
Дамочка худенькая, субтильная, стоит перед ним, стиснув руки.
— Он вам еще что-нибудь говорил? Что он вам говорил?
— Кто? Мой приятель?
Говорить, говорить не переставая. Для храбрости! Вот и сетку проклятую словно снял кто со рта, щекочет теперь уж только самый кончик носа.
— Да больше он ничего не говорил. Чего ж ему еще говорить, про кофе, что ли? Товар я уже забрал. Чего же еще?
— Я пойду загляну на кухню.
Боится! На что он мне, ее кофе, я и сам себе кофе сварю, даже еще лучше, а в закусочной готовый подадут. Она просто улизнуть хочет. Погоди, так не отделаешься. Здорово получилось — сразу впустила! Все же Людерсу страшновато, он подходит к двери, прислушивается, не идет ли кто по лестнице, потом возвращается в комнату. Не выспался сегодня, ребенок всю ночь кашлял, что же, присяду, пожалуй. И он уселся на красный бархатный диван.
Стало быть, на этом диване Франц ее обработал. Так, так! А теперь она варит кофе мне; сниму-ка шляпу, пальцы-то совсем закоченели, как ледышки!
— Вот вам кофе. Пейте.
Ишь страх как ее разбирает. А дамочка ничего себе, хорошенькая, с такой бы неплохо! Что же, попробуем, глядишь, чего и получится.
— Что же вы сами не пьете? За компанию?
— Нет, нет, скоро жилец придет — он у меня эту комнату снимает.
Спровадить меня хочет. Шалишь! Был бы тут жилец — кровать бы стояла!