Берлинская ночь (сборник)

Керр Филипп

– И наконец, нельзя не упомянуть о коллекции порнографической литературы Штрейхера, самой большой, по его словам, в Нюрнберге. Хвастовство – вот конек Штрейхера: количество незаконных детей, которых он усыновил, число поллюций за неделю, сколько мальчиков он сегодня высек. Он даже не гнушается включать эти подробности в свои речи.

Я, вздохнув, покачал головой. Как же мы докатились до такого? Как такое чудовище с садистскими наклонностями достигло положения, которое дает ему фактически неограниченную власть? А сколько еще таких, как он? Но больше всего меня поразило то, что я сохранил

способность удивляться тому, что происходило в Германии.

– А что вы скажете о коллегах Штрейхера? – спросил я. – Тех, что печатаются в «Штюрмере», его личном персонале. Если Штрейхер хочет навешать собак на евреев, он может использовать кого-нибудь другого, чтобы тот делал за него всю грязную работу.

Генерал Мартин нахмурился.

– Да, но зачем ему понадобилось делать это в Берлине? Почему не здесь?

– Могу привести вам парочку вполне убедительных причин, – предложил я. – Кто главные враги Штрейхера в Берлине?

– За исключением Гитлера и, возможно, Геббельса, можете назвать любого, не ошибетесь. – Он пожал плечами. – Самый большой его враг – Геринг. Затем Гиммлер и Гейдрих.

– Так я и думал. Вот вам и первая причина. Пять нераскрытых преступлений в Берлине создают максимум неприятностей по крайней мере двум его злейшим врагам.

Мартин кивнул.

– А вторая причина?

– В Нюрнберге уже есть опыт травли евреев, – сказал я. – Погромы здесь – обычная вещь. Однако в Берлине отношение к евреям все еще довольно либеральное. Поэтому, если бы Штрейхеру удалось обратить гнев жителей Берлина на евреев за убийства, которые они якобы совершили, положение евреев в столице сильно ухудшилось бы. А может быть, даже и по всей стране.

– Наверное, в этом что-то есть, – согласился Мартин, доставая другую сигарету и вставляя ее в свой необычный мундштук. – Но для организации такого рода расследования потребуется время. Не сомневаюсь: Гейдрих сможет добиться, чтобы Гестапо оказывало нам всяческую поддержку. Надеюсь, надзор на самом высоком уровне нам гарантирован, правда, комиссар?

– Я об этом непременно напишу в своем отчете, генерал.

Зазвонил телефон. Мартин взял трубку, а затем передал ее мне.

– Берлин, – сказал он. – Спрашивают вас.

Это был Дойбель.

– Еще одна девушка пропала, – сообщил он.

– Когда?

– Вчера. Около девяти часов вечера. Блондинка с голубыми глазами, примерно того же возраста, что и другие.

– Никаких свидетелей?

– Пока нет.

– Мы возвращаемся завтра дневным поездом.

Я протянул трубку Мартину.

– Похоже, наш убийца опять поработал вчера вечером, – объяснил я. – Примерно в то самое время, когда мы с Коршем сидели в ресторане гостиницы «Дойчер хоф» вместе со Штрейхером, пропала еще одна девушка, так что у Штрейхера на этот раз железное алиби.

Мартин покачал головой.

– Было бы слишком наивно надеяться, что Штрейхер уезжал из Нюрнберга во все те дни, что указаны в вашем списке. Но не будем отказываться от этой идеи. Может быть, нам удастся установить какие-нибудь совпадения в поведении Штрейхера и его коллег, которые удовлетворили бы и вас и меня, не говоря уж о вашем Юнге.

Глава 12

Суббота, 24 сентября

Штеглиц – это юго-западный пригород Берлина, где проживают преуспевающие представители среднего класса. В восточной части его находится ратуша – здание из красного кирпича, а в западной – Ботанический сад. Именно здесь, рядом с Ботаническим музеем и Физиологическим музеем Планцена, жила фрау Хильдегард Штайнингер с двумя своими детьми: Эммелин, четырнадцати лет, и Паулем, десяти лет.

Господин Штайнингер, погибший в автомобильной катастрофе, служил в процветающем «Приват коммерц банке» и принадлежал к тому типу людей, которые страхуются на все случаи жизни. Поэтому после своей смерти он оставил молодой вдове приличную сумму и шестикомнатную квартиру на Лепсиусштрассе.

В квартире, расположенной на последнем этаже четырехэтажного дома, был просторный балкон с оградой, сваренной из железных прутьев. На балкон вело небольшое, выкрашенное коричневой краской окно, доходящее до пола. На потолке в гостиной было не одно, а целых три световых отверстия. Большая, полная воздуха квартира, со вкусом обставленная и украшенная, в которой стоял сильный запах свежего кофе – его варила хозяйка.

– Простите, что вынужден просить вас рассказать обо всем еще раз, – извинился я. – Просто хочу быть абсолютно уверенным, что мы не упустили ни одной детали.

Она вздохнула и присела к столу, открыв сумочку из крокодиловой кожи и доставая такую же коробку для сигарет. Я помог ей прикурить и увидел, как ее красивое лицо приняло более жесткое выражение. Она говорила так, будто много раз репетировала монолог, чтобы лучше сыграть свою роль.

– По вечерам в четверг Эммелин посещала танцевальный класс господина Вихерта в Потсдаме. Это на Гросс-Вайнмайстерштрассе, если вас интересует его адрес. Занятия начинаются в восемь часов, поэтому она всегда уходит из дому в семь и садится на поезд на станции Штеглиц, откуда до Потсдама тридцать минут. В Ванзее, кажется, она делает пересадку. В тот день ровно в десять минут девятого господин Вихерт позвонил мне и спросил, не заболела ли Эммелин, потому что ее не было на занятии.

Я налил кофе и поставил две чашки на стол, а затем снова сел напротив нее.

– Поскольку Эммелин никогда в своей жизни никуда не опаздывала, я попросила господина Вихерта позвонить мне, как только она появится. И он действительно позвонил – и в полдевятого, и в девять, но всякий раз сообщал, что ее все еще нет.

Она твердо держала чашку с кофе, но нетрудно было заметить, как она расстроена. В голубых глазах стояли слезы, а из-за рукава голубого крепового платья выглядывал промокший от слез кружевной платочек.

– Расскажите мне о вашей дочери. Она жизнерадостная девочка?

– В той мере, в какой может быть жизнерадостна девочка, недавно потерявшая отца.

Она убрала с лица свои белокурые волосы. Пока мы с ней разговаривали, она сделала это раз пятьдесят, должно быть, и тупо уставилась в свою чашку.

– Глупый вопрос, – сказал я. – Простите меня.

Я достал сигареты, и в воцарившемся неловком молчании было слышно, как я чиркнул спичкой, а затем выпустил струю дыма. Сигарета помогла мне справиться с неловкостью.