Берлинский дневник. Европа накануне Второй мировой войны глазами американского корреспондента
Шрифт:
«Leipziger Neueste Nachrichten», 26 октября: «Иоганн Дитрих, солдат-фронтовик 1914–1918, имеющий несколько воинских наград, родившийся 1 июня 1881 года, скончался 23 сентября 1940 года. После нескольких недель неизвестности я получила невероятное извещение о его внезапной смерти и кремации в Графенеке, Вюртемберг».
Из той же газеты в октябре: «После недель неизвестности погребение моего любимого сына Ганса, внезапно скончавшегося 17 сентября в Пирне, состоится 10 октября».
И снова: «Мы получили невероятное известие
Еще одно: «После того как состоялась кремация, мы получили из Графенека печальное известие о внезапной смерти нашего любимого сына и брата Оскара Рида. Захоронение урны состоится в узком кругу на кладбище X. по ее получении».
И еще: «После недель тревожной неизвестности 18 сентября мы получили шокирующее известие, что наша возлюбленная Марианна скончалась от гриппа 15 сентября в Пирне. Кремация состоялась там же. Теперь, когда урна получена, ее захоронение состоится в узком кругу на родной земле».
Последнее извещение датировано 5 октября. Это свидетельствует о том, что власти на три недели задержали отправку праха. По моим данным, в лейпцигских газетах за первые две недели этого месяца появилось двадцать четыре подобных сообщения.
В предпоследнем извещении меня поразила следующая фраза: «После того как состоялась кремация, мы получили печальное извести о внезапной смерти…» Поражают и фразы из первых двух: «после недель неизвестности» наступила «внезапная смерть», а также слова «невероятное известие».
Неудивительно, что для немцев, привыкших читать между строк в своих газетах, подвергающихся жесточайшей цензуре, эти некрологи казались в высшей степени о подозрительными. Наступает ли внезапная смерть естественным путем после «недель неизвестности»? И почему тела сначала кремируют, а потом извещают родственников о смерти? Почему их вообще кремируют? Почему тела не отправляют домой, как это делается обычно?
Несколько дней назад я видел форму письма, которое получают семьи жертв. В нем написано:
«С прискорбием сообщаем, что ваш —, переведенный недавно в наше учреждение по распоряжению министерства, скоропостижно скончался — числа месяца. Все усилия наших врачей оказались тщетны.
Учитывая характер его серьезного неизлечимого заболевания, смерть, которая спасла его от пожизненного пребывания в клинике, следует рассматривать всего лишь как избавление.
В связи с существующей здесь опасностью инфекции, мы были вынуждены по распоряжению полиции сразу же кремировать усопшего».
Такое письмо едва ли убедит даже самого доверчивого немца, и некоторые, получив его, отправились в уединенный замок Графенек, чтобы что-нибудь разузнать. Они обнаружили, что замок охраняют эсэсовцы в черных мундирах, которые не разрешили им туда войти. Новенькие знаки со свежей
Другие родственники, как мне рассказывали, потребовали объяснений от учреждения в Гартхейме, что рядом с Линцем. Им велено было молчать, а если заговорят, их ждет суровое наказание. Некоторые из них, набравшись храбрости, напечатали эти извещения о смерти наверняка в надежде привлечь внимание общественности к этому кровавому делу. Я слышал, что сейчас гестапо запретило публикацию подобных объявлений, так же как Гитлер после тяжелых потерь у берегов Норвегии запретил делать это родственникам утонувших моряков.
X., немец, рассказывал мне вчера, что родственники торопятся забрать своих близких из частных психиатрических клиник и из лап властей. Он говорит, что гестапо умерщвляет даже лиц, страдающих временным помрачением рассудка или обычным нервным расстройством.
Что мне пока неясно, так это мотивы таких убийств. Сами немцы выдвигают три:
1. Они осуществляются для того, чтобы сэкономить продукты питания.
2. Это делается в целях испытания новых отравляющих газов или «лучей смерти».
3. Это результат деятельности радикальных нацистов, осуществляющих свои идеи в области евгеники и социологии.
Первый мотив — очевидно абсурдный, потому что смерть 100 000 человек не сэкономит много еды для 80-миллионного населения. Кроме того, в Германии нет острой нехватки продовольствия. Второй мотив возможен, хотя я в этом сомневаюсь. Для уничтожения этих несчастных могли использовать ядовитые газы, но если так, то проведение опытов было только второстепенной задачей. Многие немцы, с которыми я беседовал, считают, что там применяется какой-то новый газ, сильно уродующий тело, поэтому останки жертв кремируются. Но я не могу найти реальных подтверждений этому.
Третий мотив представляется мне наиболее вероятным. В течение многих лет группа радикально настроенных нацистских социологов, которые содействовали принятию в рейхе законов о стерилизации, настаивала на проведении национальной политики уничтожения умственно неполноценных. Говорят, у них есть последователи среди социологов в других странах, и это не исключено. Пункт второй официального письма, которое отправляют родственникам, явно несет на себе отпечаток подобного социологического мышления: «Учитывая характер его серьезного неизлечимого заболевания, смерть, спасающая его от пожизненного пребывания в клинике, следует рассматривать всего лишь как избавление».