Берлинский дневник. Европа накануне Второй мировой войны глазами американского корреспондента
Шрифт:
Берлин, 20 ноября
Сегодня был Бусстаг, какой-то немецкий протестантский праздник. Чувствуя себя неважно, поехал на концерт при свечах в Шарлоттенбургский замок и послушал струнный квартет, который прекрасно играл Баха. Я точно улетаю в Лиссабон 5 декабря, если вовремя получу все необходимые документы. Перед выездом мою выездную визу должны подтвердить министерство иностранных дел, полиция, тайная полиция и т. д. И получить испанскую и португальскую визу тоже непросто. Мне на замену приехал Гарри Флэннер из Сент-Луиса.
Берлин, 23 ноября
Был
Добрался до Кни, что примерно в двух милях от Дома радио, и завыли сирены. Остановиться, сделать все как надо, выключить фары, припарковаться и бежать в убежище, как требовал закон? Это означало бы, что передача не состоится. Лучше было остаться в гостях и провести, для разнообразия, приятный вечер. До этого я ни одной передачи не пропустил из-за воздушных налетов. Я решил не подчиняться закону. Оставил прикрытые колпаками фары включенными и нажал на газ. На Кайзердамм полицейские выскакивали один за другим и размахивали маленькими красными фонариками. Я пролетел мимо них со скоростью пятьдесят миль в час. Это было глупостью, потому что несколько раз я слегка задел машины, которые, как предписывал закон, остановились в темноте и выключили фары. Их невозможно было разглядеть. Я чудом не врезался ни в одну из них, но примерно в трех кварталах от Дома радио решил, что мне уже достаточно везло до сих пор, поэтому оставил машину и добежал до студии раньше, чем полиция смогла загнать меня в убежище.
Из партийных кругов узнаю, что Юлиус Штрайхер, садист, юдофоб, наместник Франконии и пользующийся дурной славой издатель антисемитского еженедельника «Sturmer», арестован по приказу Гитлера. Никто слез лить не будет ни в партии, ни вне ее, потому что его ненавидели почти все. Я никогда не забуду, как он вышагивал, размахивая хлыстом для верховой езды, который всегда носил с собой, по улицам Нюрнберга, где чувствовал себя абсолютным хозяином. Люди из партии говорят, что он арестован и находится под следствием за какие-то финансовые дела. Если бы Гитлер захотел, он мог бы провести еще кое-какие расследования. Он мог бы заняться таким пустяком: как это получается, что многие партийные лидеры обзавелись огромными поместьями и замками?
Берлин, 25 ноября
Я наконец докопался до подноготной этих «милосердных убийств». [42] История зловещая.
Гестапо, с ведома и одобрения германского правительства, систематически отправляет на смерть умственно неполноценных жителей рейха. Скольких людей лишили жизни, знают, вероятно, только Гиммлер и горстка нацистских заправил. Один консервативно настроенный и заслуживающий доверия немец оценивает это число в сто тысяч. Я думаю, эта цифра слишком высока. Но ясно, что счет идет на тысячи и растет с каждым днем.
42
См. запись от 21 сентября. (Примеч. авт.)
Начало этой специфической нацистской практики
И здесь в этой истории появляется Бетхель, городок, который я уже упоминал в этих записях. Доктор Фридрих фон Бодельшвинг — протестантский пастор, одинаково любимый в Западной Германии и католиками, и протестантами. В Бетхеле, как я уже говорил, находится его приют для умственно отсталых детей. Немцы утверждают, что это образцовое учреждение такого рода и оно известно во всем мире. Кажется, в конце прошлого лета пастора фон Бодельшвинга попросили передать властям самых тяжелых больных. Очевидно, он понял, что их ждет, и отказался. Власти настаивали. Пастор фон Бодельшвинг поспешил в Берлин, чтобы выразить протест. Он связался со знаменитым берлинским хирургом, личным другом Гитлера. Хирург, не поверив в эту историю, бросился в рейхсканцелярию. Фюрер заявил, что сделать ничего нельзя. Тогда пастор с хирургом пошли к Францу Гюртнеру, министру юстиции. Гюртнера, похоже, больше взволновал тот факт, что убийства осуществлялись без соответствующего закона, чем то, что они осуществлялись. Тем не менее он согласился подать жалобу Гитлеру.
Пастор фон Бодельшвинг возвратился в Бетхель. Местный гауляйтер приказал ему отдать нескольких пациентов. Он опять отказался. Тогда Берлин приказал его арестовать. На этот раз запротестовал гауляйтер. Пастор был самым популярным человеком в его области. Его арест в разгар войны взволновал бы весь мир. Сам он отказался арестовывать этого человека. Пусть гестапо берет на себя такую ответственность, он не возьмет. Это было как раз накануне той ночи 18 сентября. Последовала бомбардировка бетхельского приюта. Теперь я понимаю, почему так много людей задавались вопросом, кто сбросил эти бомбы.
В последнее время мои информаторы из провинций обращали мое внимание на довольно странные извещения о смерти, появившиеся в местных газетах. — (В Германии среди людей всех сословий принято в случае смерти давать небольшие платные объявления в газету, в которых сообщаются дата и причина смерти, возраст усопшего, время и место погребения.) Однако эти извещения звучат как-то странно, а место смерти всегда указано одно из трех: 1) Графенек, уединенный замок, расположенный недалеко от Мюнцингена, в шестидесяти милях юго-восточнее Штутгарта; 2) Гартхейм, рядом с Линцем на Дунае; 3) Государственный институт медицины и санитарии имени Зонненшайна в Пирне, близ Дрездена.
Вот эти три места, которые немцы называли главными штабами «милосердных убийств».
Мне сообщили также, что, когда родственники несчастных жертв получали прах (тела им никогда не выдавали), тайная полиция строго предупреждала их, чтобы они не требовали объяснений и не «распространяли ложных слухов». Эти провинциальные некрологи приобретают, таким образом, гораздо большее значение, чем просто сообщения о смерти. Приведу здесь несколько самых типичных, заменив по понятным причинам имена, даты и названия.