Берлинский дневник. Европа накануне Второй мировой войны глазами американского корреспондента
Шрифт:
8.10. Тронд. Этот город находится примерно в двенадцати милях от Тонгра. Пока мы медленно пробирались через развалины на улицах, я сделал несколько черновых заметок: «Дома снесены… хаос… горестные лица бельгийцев… они только сейчас начинают возвращаться… рыдающие женщины… а их мужчины?., где они?., дома здесь бомбили наугад… небрежность летчиков?., или специально?., война на дорогах… германская армия на колесах… немцы просто заполонили все дороги… танки, самолеты, артиллерия, противотанковые орудия, все, что угодно… все утро дороги забиты грузами, марширующими войсками… и, странно, ни одного самолета союзников… эти бесконечные колонны войск, орудий, боеприпасов на
Беженцы устало плетутся по дороге, на руках у старух дети, их матери тащат семейные пожитки. Кому повезло, везут их на велосипедах. Настоящие счастливчики — на тележках. Их лица — изумленные, испуганные, застывшие от горя и страдания, но полны достоинства. Что только не вынесет человеческое существо! И выживает, и движется вперед! Через несколько часов они будут рыться в обугленных обломках того, что еще позавчера было их домами.
8.30. Тирлемон. Здесь немецкий офицер сказал: «Нам потребовалось пять дней, чтобы дойти до Тирлемона». От Аахена мы проехали уже около ста километров — значит, двадцать километров в день. Неплохо. Кстати, на всем пути я не видел на дороге ни одной воронки от бомбы. Из этого следует, что немецкие летчики, выводя из строя бельгийские железные дороги, старались не трогать дороги или мосты. Очевидно, немецкое командование решило заранее не пытаться использовать бельгийские железные дороги, только автомобильные. Их армия предназначена для передвижения на машинах с бензиновым двигателем.
Мы подъехали к громадной яме, образовавшейся в том месте, где дорога пересекала небольшую речку на въезде в город. Яма тридцать ярдов в диаметре и двадцать пять футов в глубину. Офицер объяснил, что это сделали французы.
«Опытные французские подрывники, — сказал он. — Кое-где они отлично сработали. Но наши танки они не остановили. Танки прошли через завод, который вы видите слева, пробили заводские стены, как будто они из папиросной бумаги сделаны, форсировали речку в двухстах ярдах выше по течению и атаковали врага. Мы немного времени потеряли, — добавил он, — хотя французы здесь неплохо справились».
Его восхищение французскими подрывниками производило впечатление.
В Тирлемоне множество следов уличных боев. Дома изрешечены автоматными пулями, многие из них артиллерия и штурмовики сровняли с землей.
9.15. Лувен. Старинный университетский город, который немцы в порыве гнева сожгли в 1914 году, теперь снова в значительной степени разрушен. Таково первое впечатление, и оно просто ошеломляет. Квартал за кварталом сплошные развалины. Все еще дымящиеся. Ведь город был взят только два или три дня назад.
Пробираемся через руины к университету, к университетской библиотеке. Она тоже была сожжена немцами в 1914 году и восстановлена (и вновь заполнена книгами?) на пожертвования американских учебных заведений.
«Что случилось с библиотекой?» — спросил я у местного коменданта, пожилого полковника с одутловатым лицом, который определенно не относился к «несочувствующим».
«Через минуту будем там. Сами увидите, — ответил он. Немного помолчал и добавил: — В самом городе была жестокая схватка. Тяжелые уличные бои. Город несколько раз переходил из рук в руки. Только войдем, нас выбивают. Разрушения были неизбежны, майн герр».
Значит, она уничтожена, решил я. Вскоре мы оказались около нее, подъехав через изрытую рядами окопов площадь перед библиотекой. Выходим из машин и смотрим…
Величественное здание библиотеки полностью выгорело. Руины все еще дымятся.
Меня заворожили надписи на камнях. Некоторые я записал на клочке бумаги: «ШКОЛА ФИННА»; «УНИВЕРСИТЕТ РОЧЕСТЕРА»; «АКАДЕМИЯ ФИЛИПСА», «ЭНДОВЕР»; «УНИВЕРСИТЕТ ИЛЛИНОЙСА»; «АМЕРИКАНСКАЯ АССОЦИАЦИЯ ЖЕЩИН-ПРЕПОДАВАТЕЛЕЙ УНИВЕРСИТЕТОВ»; «СРЕДНИЕ ШКОЛЫ ГОРОДА ФИЛАДЕЛЬФИЯ В ПЕНСИЛЬВАНИИ». И так далее. Эти заведения и многие другие передали деньги на восстановление библиотеки. Я ищу знаменитую надпись, вокруг которой велось так много глупых споров (сегодня они уже не кажутся такими глупыми) между некоторыми американскими жертвователями и бельгийскими властями в ту пору, когда в 1925 году я впервые приехал в Европу. Тогда здание только что отстроили. Не могу ее найти. Пытаюсь вспомнить точный текст и тоже не могу. Кажется, там было что-то вроде: «Разрушено германской яростью; восстановлено американским великодушием».
«А книги?» — спросил я у коменданта, который все больше производил на меня впечатление порядочного человека.
«Сгорели, — ответил он, — видимо, все».
Ко мне подходит немецкий рабочий с грубой жуликоватой физиономией. Желтая повязка на рукаве говорит о его принадлежности к организации, которая следует за германской армией и расчищает завалы. Он заявляет: «Это сделали англичане. Подожгли перед уходом. Типично для них, не так ли?»
Я ничего не ответил, но потом, оставшись с полковником наедине, рассказываю ему об этом. Он смотрит на меня, пожимает плечами и говорит: «Майн герр, я сказал вам: в городе шло сражение. Тяжелые уличные бои. Артиллерия и бомбы. Вы же видите, как много разрушено. Сам не знаю, почему одно пострадало больше, другое меньше. Рухнула ли библиотека, как другие здания, то ли по иной причине».
Перед нашим отъездом из Берлина к нам на Вильгельм-плац приехал один офицер германской армии, чтобы сообщить: «Джентльмены, мы только что получили сообщение. Из Лувена. Англичане разорили этот прекрасный город. Разорили самым постыдным образом».
Мы провели утро в Лувене, осматривая руины, заглядывая в уцелевшие дома, разговаривая с первыми вернувшимися жителями, а также со священниками и монахинями, некоторые из них пережили уличные бои, забившись в кельи близлежащих монастырей. Мы не видели и не слышали ни одного свидетельства, что город разорен англичанами. И, честно говоря, никто из боевых офицеров такого не говорил.
Когда в девять пятнадцать утра мы въезжали в город, разрушенные улицы были пустынны. Ни одного гражданского лица вокруг, только немногочисленные войска и люди из тыловых частей в чешской военной форме (немецкой не хватает?) или вспомогательных отрядов в невзрачной рабочей одежде и с желтыми нарукавными повязками.
Сорок одна тысяча человек проживали в Лувене до того утра, когда Гитлер двинулся на запад. Неделю спустя, когда нацистская армия вошла в город, ни осталось никого. Мы так и не смогли выяснить, сколько гражданских лиц было убито. Возможно, что очень немного. Может, и ни одного. Произошло вот что: население, охваченное страхом перед нацистскими ордами и наверняка не забывшее, как входили немцы прошлый раз, в 1914 году, когда в качестве ответной меры якобы против снайперов было расстреляно двести взятых в заложники самых выдающихся граждан города, — покинуло Лувен до прихода германских войск.