Берлинский этап
Шрифт:
Как и балерине, Нине особенно жалко было расставаться с сапожками, сшитыми ещё в сорок пятом заботливым солдатом дядей Ваней. В памяти снова возникла опустевшая немецкая деревня, двенадцать весёлых хохлушек-доярок и напевная украинская песня, струящаяся, как молоко по звёздному небу над россыпями вечерней росы.
— Снимай, снимай, — подбадривал блатной, уже сжимавший лапой, поросшей густым рыжим мехом, зелёный плащик, сидевший на Нине как влитой, и предвкушал, как выменяет его на варенье и масло. Конечно, будет непросто. Но
— Смотри, у этой какие цацки, — грубо дернул за золотую с топазом серьгу высокий блондин без переднего зуба.
В лице её обладательницы, молодой женщины лет двадцати четырех с пушистыми ореховыми волосами и мягкой синевой глаз, ничего не изменилось.
— Ишь ты, какая краля, — зашел сзади и сбоку наглый блондин.
Перевёл в уме украшения, манто, отороченное норкой, кожаный ремешок с позолоченной пряжкой под туфли с такими же пряжками на сахар и махорку.
— В Германии что ли так прибарахлилась?
Блондин даже присвистнул, одобряя не то вкус молодой женщины, не то качество доставшейся ему одежды.
— Во Франции, — с вызовом ответила женщина.
— Ну давай, давай, фр-ранцуженка, — сплюнул сквозь дырку во рту блондин. — Давай, давай… снимай ремешочек, туфельки, пальтишко и побрякушки — серёжки, колечки и браслетик не забудь. И платье, платье…
Женщина сняла платье, серёжки и с презрением во взгляде и плотно сжатых губах бросила их блатному. Следом полетели кольца, браслет и ремешок.
— И туфельки, туфельки… — алчно посмотрел на обувь блондин.
— Туфли не сниму, — решительно заявила женщина, и что-то почти звериное проснулось в её лице, что заставило блатного сделать шаг назад.
— Отстань от неё, Финн. Тут еще много куколок, — заступился за упрямицу рыжий. — Оставь туфли Француженке. Будет ходить в них на лесоповал.
Эта мысль рассмешила обоих блатных.
Они уже забыли об упрямице, которая смотрела на них обиженным и рассерженным мутно-синим взглядом, и остановились перед следующей жертвой.
Из украшений, кроме нательного медного креста, на ней было только простенькое золотое колечко — трофей из Германии.
— Снимай! — упал взгляд рыжего на золото.
Девушка вытянулась во весь свой небольшой рост и воинственно подбоченилась.
— У нас на Урале женщинам надевают колечки, а не снимают, — впилась прищуренными тёмно-карими глазами в блондина.
— Снимай, снимай… А вечером приходи в наш барак. Может, и верну тебе колечко, — щербато улыбнулся Финн и остановился напротив лётчицы. Шапку она держала теперь в руках, и черты её худого лица казались без головного убора ещё более мужественными из-за коротко остриженных волос.
— Снайперша что ли? — скользнул блатной взглядом по военной форме.
— Не твоё собачье дело, — процедила она сквозь зубы.
— Была бы мужиком, размозжил
Волоча награбленное, урки удалились под обиженными женскими взглядами. Пока одни сокрушались о потере, другие занимали уже места на составленных в два ряда вагонетках: двенадцать в одном и десять в другом. На каждой вагонетке могли разместиться четверо заключённых: двое на нижнем ярусе и двое на верхнем.
Наверху осталось ещё много свободных мест, поэтому всю верхнюю часть вагонетки Нина занимала одна. Через ведущий к двери проход также расположилась лётчица: «пусть другие воюют за место внизу, а я как-нибудь наверху королевой», — говорил её взгляд.
— Меня Лида зовут.
Представилась и сразу угрюмо замолчала.
Внизу черноволосая высокая красавица с золотыми фиксами, хохоча, примеряла ватные брюки.
— Ну-ка девочки, посмотрим, что за наряд нам здесь приготовили, можно ли в нём на глаза моему благоверному показаться.
— Что ж благоверный у тебя генерал какой, что к нему не во всяком наряде? — спросила плотная мужеподобная женщина.
— Полковник, — сузились ещё больше смеющиеся красивые глазищи.
Их обладательнице было на вид около тридцати пяти. Даже война не смогла уничтожить ни её пышную красоту, ни достоинства в каждом движении и насмешливых искр в глазах.
Она, явно, была из тех, кто привык притягивать к себе взгляды. С первых минут все в бараке знали, что зовут красавицу Рита. И то, что она заняла место на нижних нарах, было чем-то самим собой разумеющимся, данностью, которую никто не пытался оспорить.
Рита изящно забралась в ватные брюки, хотела было натянуть и телогрейку, но передумала. Сделала пару пружинистых шагов и замерла.
Её соседки по нарам, бывалые солдатки, одобрительно засмеялись, а за ними зашелся хохотом и весь барак, когда Рита принялась маршировать по узкому проходу между нарами.
— Ать-два, ать-два, — высоко, как на параде, поднимала выпрямленные ноги.
Смех сменился всхлипами. Первой заплакала Валя, молоденькая, молчаливая, светловолосая, тоже жена полковника. Как-то сразу обмякла, как лилия без воды. Заплакала и Рита. Уселась на нары, как побитая кошка.
Только лётчица Лида по-прежнему безучастно смотрела на происходящее с высоты второго яруса нар.
— Регин, а ты, правда, в Париже была? — повернулась к Француженке Нина Тенцер.
— Была, — в мелодичном голосе звенящей ностальгией отозвались мечты и воспоминания.
— И по Монмартру гуляла?
— Гуляла.
— И в «Мулен Руж» была?
— И в «Мулен Руж».
— Что за «маляруш»? — презрительно прищурилась Валя, которую успели уже окрестить Уралочкой, за то, что к месту и не к месту она добавляла: «А у нас на Урале», — Интеллигенция, блин.