Берлинское кольцо
Шрифт:
— И эти друзья мне помогут? — продолжал так же нерешительно гость, не замечая придирчивого и оценивающего взгляда «шахини».
— Безусловно…
— Пусть «отец» защитит меня… — Под отцом он разумел президента — так было принято у туркестанцев. — Возьмет к себе… Я буду век благодарен ему…
В планы Рут не входило вмешательство третьего лица, а сейчас оно просто исключалось. Легионер в лапах Ольшера и Дитриха, а это не лапы играющего котенка. К тому же сделана ставка именно на этого легионера, он введен в какую-то сложную комбинацию, и вывести его из нее не в силах никто,
— Взять к себе… — задумчиво произнесла «шахиня». — Президент даже не предполагает о вашем желании… Это не так просто, милый унтерштурмфюрер! — Теперь она отметила его новое звание.
— Я понимаю… Я все понимаю… — согласился легионер, но глаза его не соглашались, они протестовали, они с мольбой смотрели на хозяйку. — Ведь «отец» облечен властью самим фюрером, его долг заботиться о своих сыновьях….
Рут оценила слова гостя как требование, и это рассердило ее.
— Вы хорошо осведомлены о долге и правах президента. Он действительно «отец» туркестанцев и действительно облечен властью рейхсканцлером. Однако власть его не распространяется на аппарат СС и управление имперской безопасности, а вы исполняете секретную миссию именно СС, так кажется…
— Не знаю… Наверное…
— И чтобы избавить вас от этой миссии, необходимо вмешательство самого рейхсфюрера или хотя бы Шелленберга. Вам что-нибудь говорят эти слова? — торжественно произнесла Рут.
Да, они говорили и не что-нибудь, а очень конкретное, способное повергнуть легионера в трепет.
— Неужели ничего нельзя сделать, совсем ничего?
— Почему же… — Она подошла к гостю и, как прошлый раз, тронула ладонью его жесткие волнистые волосы. Ей хотелось чуточку утешить унтерштурмфюрера, вызвать в нем новый прилив откровения и, может быть, нежных чувств, на которые, она знала, был способен этот неискушенный в жизни и истомленный одиночеством молодой легионер. — Почему же нельзя!
Он по привычке потянулся к ее руке, но Рут отдернула ее, мягко и в то же время решительно.
— Вы не находите, друг мой, что в доме президента не следует быть слишком смелым, хотя он и «отец» туркестанцев, а вы «сын». Не так ли?
Унтерштурмфюрер боязливо стих и потупился, как мальчишка, уличенный в недозволенной шалости.
— Извините…
Рука снова прошлась по волосам его, теперь медленнее и нежнее. Задержалась надолго у виска, отдавая тепло и едва уловимый трепет пальцев.
— Госпожа… — зашептал сбитый с толку и совершенно растерянный унтерштурмфюрер. — Я раб ваш!..
— Ну, ну… Зачем так! Просто друг… И этому другу я постараюсь помочь, если он скажет, где найти его, когда помощь подоспеет…
… Он назвал в тот вечер второй километр Берлинер ринга. Тот самый лес при дороге, который укрыл его от дождя и мнимой погони в осеннюю ночь сорок третьего года.
«Шахиня» умела находить следы, как бы сложны они ни были и как бы далеко ни вели. Впрочем, второй километр не такая уж даль, да и день выдался тихий и довольно теплый, располагающий к прогулке.
Прежде Рут никогда не замечала в себе потребность быть ближе к природе, наслаждаться ее безмолвной красотой и безмятежностью. И вдруг обнаружила такую потребность. В дорожном костюме, чем-то схожим с охотничьим, она вошла в лес и углубилась в путаницу сосен, елей, тропок и полянок. Взгляд ее ловил привлекшую по осени хвою, теплую киноварь сосновых стволов и серебристость молодого ельника — все было молчаливо спокойным и грустным. Рут прошла сквозь лесную гряду, вслушиваясь в неясные шорохи и ловя еще не родившиеся шаги того, кто должен был ее встретить. За деревьями, вдали, светилась серой лентой дорога и угадывались блеклые пятна особняков.
Унтерштурмфюрер появился оттуда, со стороны дороги, торопливый и взволнованный. Он долго жал протянутую «шахиней» руку, долго благодарил за доброту и внимание. Улыбался трогательно и восторженно. Ей показалось, что это вызвано не только ее посещением потсдамского леса и даже вовсе не ее посещением.
— Вы знаете, что мы оставили Киев? — сказала она огорченно и в то же время настороженно.
— Да, все говорят, — кивнул он. — Но какое это имеет значение — вы здесь!
Оказывается, страшная весть для нее, немки Рут Хенкель, никак не звучала для унтерштурмфюрера — туркестанца в форме немецкого офицера. Вот как складывается судьба друзей, подумала она. И мы должны еще заботиться об их благополучии, спасать заблудших «детей»! Впрочем, она лично не заботилась о чужом спасении. Другие мотивы привели «шахиню» в лес…
— Вы все еще нуждаетесь в помощи президента? — спросила она, когда под ногами потекла спокойная и неторопливая лесная тропа.
— У меня нет другой двери, куда бы я мог постучаться, — объяснил унтерштурмфюрер.
— Да, я помню… — намекнула она на последний визит легионера. — Что ж, кто стучится, тому и открывают. Президент знает уже о вашем несчастье…
— Несчастье?! — удивился унтерштурмфюрер.
— Или я вас неправильно поняла?
— Нет, нет, конечно, это несчастье… И если, бы «отец» помог…
— «Отец» добр… — неопределенно ответила Рут.
Неопределенно, а он ждал четкого и ясного слова. Ради него бежал тогда через омытый дождем Берлин, через завалы от только что прошедшей бомбежки, пробивался сквозь цепи заградительных команд — к дому президента, из-за этого слова спешил сейчас по лесной дороге. Оно должно прозвучать. Не могла же эта красивая женщина с чистыми, как небо, глазами обмануть бедного туркестанца. И не просто туркестанца. Близкого человека, такого же близкого, как президент… Или он ничего, ничего не понял в этой фрау!
Она шла рядом и была далекая и непонятная. Шла и молчала, так долго молчала, что он смог услышать несколько раз шум приближающихся и удаляющихся машин на шоссе, крики ворона, деловитые и тревожные, далекий заливистый лай собаки…
— Вы были в комитете? — вдруг спросила «шахиня».
Он вздрогнул.
— Да… Там у меня друг.
— Он тоже пытается помочь вам?
— Что вы! Это простой эсэсман… из Роменского батальона. Сам примет помощь от кого угодно, лишь бы только остаться на Ноенбургерштрассе. Здесь все-таки не фронт…