Берлинское кольцо
Шрифт:
— Стоп! — хлопнул рукой по газете скуластый.
Звук оборвался, словно его срезали на лету. Рой посмотрел на подавшего команду с недоумением — он не понял, зачем нужна остановка, и рука поэтому осталась на клавишах, ожидая нового приказа: «дальше!» Но приказа не последовало, прозвучал вопрос, обращенный к Ольшеру:
— С чего вы решили, будто Исламбек агент иностранной разведки?
— Он шел на встречу с резидентом «Сикрет интеллидженс сервис», — не совсем уверенно пояснил Ольшер. — Этого резидента убили на Бель-Альянсштрассе… Я лично читал информационный
— «Сикрет интеллидженс сервис», — отбросив подробности, остановился на самом главном и ценном скуластый. — Вы уверены, что он английский агент?
— Да, уверен, — подтвердил Ольшер.
Скуластый неожиданно для всех и, наверное, для самого себя, смял газету. Смял, несмотря на то, что именно сейчас она была нужна ему: Ольшер уставился на офицера серыми мушками глаз и держал его на прицеле.
— Тогда, почему он не дошел до англичан?
Подобный вопрос вставал перед Ольшером не раз. Задавал его и Корпс, когда выяснилось, что пакет в руки британской разведки не попал. Сейчас недоумение скуластого прозвучало как намек на исчезновение документа вообще.
— Но он дошел все-таки! — не сдержал себя Ольшер. Недомолвки извели его вконец. — Дошел до вас!
Скуластый расправил газету и снова поставил ее загородкой. Он не терпел, когда его сверлили взглядом. Воцарилось молчание, из которого трудно, просто невозможно было выйти без ясного, точного слова — «нет!» или «да!» Этого слова ждал Ольшер. Долго, невыносимо долго ждал. А слова не было, или его не хотели произнести. Взамен он получил совет, насмешливый, почти издевательский совет от носатого:
— Еще коньяку?
— К дьяволу коньяк! — истерично завопил капитан. — Где пакет?
Скуластый, способный, как и Ольшер, проявлять невозмутимость в любых обстоятельствах, сейчас тоже сорвался. Он швырнул газету на стол, а со стола она птицей спланировала на пол, к ногам гауптштурмфюрера.
— Это мы должны спросить вас — где?
— Но… — задохнулся Ольшер. Он уже не мог говорить. Все полетело кувырком — все, что он строил, чем жил, на что надеялся. — Но вы… вы же заплатили за него! Кому? Зачем?
Носатый выпил коньяк, предназначенный для Ольшера и, причмокнув от удовольствия, произнес философски:
— Вот именно… Впрочем, что такое деньги!
Он был пьян, этот носатый, он мог иронизировать но поводу тщетности человеческих усилий. Переводчик, все еще державший руку на клавишах магнитофона, продолжил мысль носатого:
— Да, деньги — иллюзия!
Потом брезгливо глянул на Ольшера:
— Вы, надеюсь, работали не за деньги. Во имя идеи!
Ольшеру все можно было сказать — издевательское, унизительное, — он понял это и смолчал. И зачем возражать, оправдываться, искать сочувствия. У него нет товара, который нужен господам из американской стратегической службы. Ничего нет.
— Надеюсь, цель этой встречи не исчерпывается взаимными сожалениями? — сказал он огорченно.
Носатый поднял свои круглые брови, и они, кажется, коснулись черных прядей хмельно спадавших на лоб: он изобразил именно сожаление.
— В таком случае — уже финиш… — сделал для себя вывод гауптштурмфюрер.
Носатый пожал плечами и посмотрел на скуластого — тот должен был решить — финиш это или нет.
Скуластый кивнул. Не сразу, а после паузы, во время которой, видимо, оценивал произошедшее и сказанное. Кивок послужил сигналом. Все засуетились, заспешили, стали выталкивать друг друга из комнаты и первым, конечно, вытолкнули Ольшера. Он оказался на шоссе, а потом и в «виллисе» рядом с шофером. «Ами» забрались на заднее сидение. По негласному сигналу «виллис» бросился стремительно вперед. Он летел много быстрее, чем первый раз — возвращение всегда торопливо — все сказано, все сделано и надо скорее избавиться от ненужного груза. Да, Ольшер был ненужным грузом.
Он знал это, кажется, смирился с этим. Одно лишь удивляло капитана: почему «ами» не бросают бесполезную вещь, а возятся с ней. К чему церемонии, встречи, проводы. Зачем, например, нужен офицерский эскорт, отправили бы пленного с солдатом или с тем же шофером. Зачем вообще все?
Офицеры, как и утром, молчали. Носатый, кажется, дремал, а переводчик глядел в небо и насвистывал что-то неопределенное, во всяком случае, не грустное — ему было двадцать пять. Он мог бы даже петь в такой ясный день. Но это не принято в присутствии арестованного.
Неожиданно, совершенно неожиданно, как если бы на полной скорости лопнул баллон «виллиса», прозвучал вопрос. Его выдавил из себя скуластый:
— Там, кажется, была женщина?
— Где? — не сразу откликнулся Ольшер. Он догадался, о чем спрашивает скуластый, но ему не хотелось возвращаться к прошлому. Не для чего было возвращаться — все пустое!
— В этой истории с документами…
«Женщина! Да, была женщина, — заставил себя вспомнить Ольшер. — Кого он имеет в виду? Возможно, Надию Аминову…»
— Была переводчица турчанка.
— Та, что приняла цианистый калий… — как знакомое и вычеркнутое прежде, отодвинул скуластый. — Мертвая?
— Да.
— А живая?
«Разве они знают что-нибудь о Рут Хенкель?» — поежился от какого-то внутреннего озноба Ольшер. Третьи лица всегда пугали его, в свои дела он старался никого ие впутывать. К тому же Рут могла оказаться соперницей.
— Других не было.
Прошла минута, «виллис» пробежал чуть ли не километр, прежде чем скуластый выразил свое отношение к сказанному.
— Жена президента! Ей нравился унтерштурмфюрер… Ваш унтерштурмфюрер.
«Не только нравился, — отметил про себя Ольшер. — У нее был нюх на тайны…»
— Кажется… — неопределенно ответил капитан.
— Где она?
— Этого я не знаю…
— Жива?
Ольшер мог бы сострить в адрес «шахини», Рут этого заслуживала, но не решился раскрывать собственное раздражение — как-то оценит эмоции скуластый.
— Такие не прибегают к цианистому калию, — сказал он подчеркнуто равнодушно.