Бернар Кене

Моруа Андре

Однако же Рош, недоверчивый и проницательный наблюдатель, вскоре заметил, что цены Паскаля Буше оставались с удивительным постоянством несколько ниже цен «Кене и Лекурба». Пока «эти господа» ему были нужны, он остерегался что-нибудь им сказать и поджидал своего времени. Когда оно наступило, этот искусный полководец возобновил против двух союзников излюбленный прием императора: чтобы их победить, он их разделил.

Весной женщины, следуя обычаям своего пола, присвоили себе новую форму. Это был тайёр, белая и черная нить — очень трудно изготовляемая ткань, торжество

Ахилла. Рош, желавший заказать кусков сто этой материи, приехал в Пон-де-Лер и нашел цену чересчур высокой.

— Вы знаете, месье Ахилл, я с вами никогда не торгуюсь, но обратите ваше внимание на то, что я нашел такую же, и очень хорошую ткань, на два франка дешевле вашей.

— Невозможно… Или это просто дрянь, совсем иначе выделанная, чем в Валле.

— Вы меня извините, — сказал Рош таинственно, — этот товар похож на ваш как две капли воды и изготовлен он недалеко отсюда.

— Паскаль Буше? — спросил Ахилл, подняв брови; ужасное подозрение его охватило.

Рош развел руками и скромно улыбнулся: это был его остроумный метод ввести в заблуждение, не произнося громко лжи. У Ахилла все покраснело перед глазами.

— Этот человек неисправим, — сказал он с горечью. — Его отец был плут, его дед тоже был плут. Ничего с ним не поделаешь… Он вам назначает на два франка меньше? Скажите ему от меня, что, какова бы ни была его цена, моя будет на десять сантимов ниже.

В тот же вечер он написал месье Перрюелю, своему представителю в Париже, чтобы тот пошел показать образцы Деландру, клиенту одного только Паскаля.

Так наступил конец этому длительному перемирию. Как только Паскаль узнал про то, что он, будучи сам ни в чем неповинен, мог справедливо считать за предательство, тотчас же в нем опять загорелись мрачным огнем подернутые было пеплом довоенные обиды. Сладость ненависти и жажда сражения возбудили этого старого борца. Какая-то тайная история с пальто, ужасная драма с фланелью, — все это возникло в его сновидениях, разбудило его среди ночи, яростного, задыхающегося; и все это он высказал страшному видению Ахилла, исчезнувшему только с рассветом. Он уехал в Париж, побежал к Рошу и Лозерону и предложил им тысячу кусков по их цене, какова бы она ни была. Это была уже настоящая война.

Вскоре Франсуазе пришлось выслушивать сменяющиеся жалобы и оскорбительные речи отца и Ахилла. Каждый из них приходил именно тогда, когда знал наверняка, что не встретит другого. Когда случайность все-таки их сводила, оба обращались в бегство.

Бодро переходя из одного лагеря в другой, она старалась водворить между ними мир. Но напрасно сказала она как-то Паскалю:

— Уверяю вас, что тут просто какое-то недоразумение. Я расспрашивала Антуана и его деда, они совершенно чистосердечно думают, что наоборот — вы нарушили свои обязательства.

— Arcades ambo, — сказал Буше. — Я покажу им, какими дровами я топлюсь.

Напрасно умоляла она Ахилла:

— Мой отец уверяет, что борьба началась опять по вашей вине… Он совершенно искренно убежден в своей правоте. Почему бы вам не объясниться с ним? Можно вас пригласить вместе обедать?

—

Нет, нет! — проворчал Ахилл. — Не нужны мне никакие его объяснения. Я знаю его сорок лет, вашего отца, мне этого довольно.

После его ухода Франсуаза долго смотрела на мужа с тем исключительно серьезным выражением, которое всегда пугало Антуана.

— Почему же ты ничего не сказал? — спросила она наконец.

— Но что говорить? Ты ведь знаешь деда.

— Да, но ты-то… Ведь и ты знаешь Пашу, ты знаешь, что это самый честный человек на свете. Он не способен…

— Ну, разумеется… Паша превосходный человек, я его люблю все так же… Ничего не изменилось.

— Почему же ты этого не сказал?

Он поднялся, встал на колени перед маленькой низкой библиотекой и принялся перебирать книги.

— Я никак не могу, — сказал он с нарочито развязным видом, — разыскать эту книжку Зигфрида «Политическая картина западной Франции»… Разве…

— Антуан, — страстно воскликнула Франсуаза, — когда у тебя не хватает мужества, ты становишься совершенно невыносимым!

Он обернулся, все еще на коленях:

— Что такое еще?.. Ах! Ты прямо ужасна… Отчего ты хочешь изо всего сделать драму?.. Почему эти деловые истории так затрагивают тебя?.. Оставь ты это. Мы будем видеться с твоим отцом у него во Флёре, это то же самое… И наоборот, очень неприятно для тебя присутствовать при этих его ссорах с дедом. Гораздо лучше их держать подальше друг от друга…

— А я не хочу, — сказала Франсуаза. — Я нахожу это глупым и подлым. — Она теперь встала и будто потрясала маленьким копьем, как амазонка, она была очень хороша; Антуан все это видел. — Да, подлым… Ведь наверное кто-нибудь да виноват же в этом споре; я хочу знать кто, я хочу, чтобы виновный извинился, чтобы его извинения были хорошо приняты и чтобы можно было мирно жить, а твой дед и Бернар не смотрели бы на меня так, будто я дочь какого-то чудовища.

Антуан вздохнул и ничего не ответил. Затем, найдя книгу, которую искал, сел в кресло и попробовал читать. Перед этими суровыми прямыми характерами — Бернар, Франсуаза — он чувствовал себя совершенно беспомощным… Любопытна была эта теория Зигфрида о совпадении карты физической и политической; любопытно и правильно. Так в Пон-де-Лере… Он осторожно поднял веки взглянуть, что делает Франсуаза. Он подумал о маяке, который показывался и исчезал в ту ночь в Довилле, о песке, о звездах. Какую сладость нашел он тогда в своем героическом самоунижении!

«Она не читает по-настоящему, она чересчур взволнована… Нужно с ней поговорить… Но как начать?»

Он прекрасно чувствовал, что чем дольше продлится молчание, тем серьезнее будет ссора. Но она не подняла глаз, он не знал, как подступить, и они легли спать, не найдя возможности начать говорить, хотя бы оба этого желали. На другое утро, проснувшись, Франсуаза была мила и даже весела, она не сделала ни малейшего намека на вчерашнюю ссору. Но после ухода Антуана она протелефонировала Бернару и попросила его прийти к ней позавтракать. Уже две недели, как он, казалось, ее избегал.