Бернарда
Шрифт:
Рен отошел к машине, чтобы выбрать из ящика с оружием, хранившимся в багажнике, новую «игрушку». Такой ящик был и у Дэйна в джипе.
– У этой большой разлет… Она плоха на длинных дистанциях, – Дэйн указал пальцем на то, что выбрал Декстер – короткоствольный автомат, какими плохиши часто пользовались в американских фильмах, – но приятная, на любителя. Возьми одну, попробуй.
Мне в руки легла холодная сталь – слишком тяжелая и почему-то нежеланная. Но я принялась послушно «пробовать».
Хлопки выстрелов, пороховой дым, ощущение ваты в ушах, все это оставалось снаружи, но не
Для них, для крепких ладных парней с жесткими лицами и сердцами, оружие являлось продолжением тела, оно выглядело в их руках так же естественно, как маникюр на ногтях парикмахерши. В моих же – оно казалось чужим и бесполезным. Несовместимым.
Но я старалась изо всех сил: практиковалась и слушала, хоть и не слышала. Глаза смотрели на мишень, но видели вместо нее чашку кофе в какой-нибудь кофейне. А еще лучше – Дрейка напротив. Там тепло, там хорошо, там свет… А здесь лес, дым и пусто.
Вдруг вылазка на Уровень «F» перестала казаться мне забавой, эдакой детской игрой в шпионов. Там будет еще меньше света, больше оружия и миссия уничтожить все, что движется. И те пули, что сейчас втыкаются в доски, будут впиваться в чьи-то тела, будут обрывать чьи-то жизни. Плохие ли, хорошие… кто судья?
Лицо Декстера, спокойно и равномерно уничтожающего мишень, ничего не выражало. Именно таким же оно останется и тогда, когда мишенью станет чья-то плоть.
Дэйн наслаждался. Курил найденный где-то в салоне обрубок сигары, что-то прикручивал, соединял, свинчивал. Аарон, держа в руках автомат так же естественно, как акушер младенца, перешучивался с Маком.
Меня вдруг затошнило.
«Успокойся. Такое, наверное, бывает у всех новичков… у всех солдат, кто в первый раз идет на войну.»
Да, наверное. Я очень хотела, чтобы слабость и нервная дрожь прошла, пусть не сейчас, позже. Главное, чтобы тлетворное крыло, развернувшееся рядом, не задело что-то ценное и хрупкое внутри, не порушило его.
Как только это стало возможным, я спряталась в машине Рена; она стояла дальше… дальше от всего, всех. Наушники снимать не стала, пусть будет тихо. Открыла дверцу, села боком, уткнув ботинки в глубокий снег.
Вздрогнула, когда несколько минут спустя Дэйн аккуратно снял с меня наушники. Он смотрел долго, задумчиво и с участием.
– Никто не говорит, что тебе все это придется делать. Это не твое, вижу. Но тебе нужно было узнать, как снять пистолет с предохранителя, чтобы, в крайнем случае, суметь защитить себя.
В сердце застыла беспомощность.
– Я – телепортер.
– Я не спорю. Ты можешь прыгнуть. Но что, если в стрессовой ситуации ты забудешь об этом, а в руках будет пистолет? Придется стрелять.
Я поникла. Эльконто мягко потрепал меня по голове большой ладонью.
– Мы будем тебя прикрывать.
Захлопали дверцы джипа. Качнулся и седан: на водительское кресло сел Декстер, проводил взглядом отошедшего к своей машине Дэйна, затем посмотрел на меня.
– Ты со мной? Или просто растворишься, как ты умеешь?
Я отряхнула ноги от снега и поставила в салон. Почему-то прыжок
– С тобой.
Глава 6
На Елисейские поля неслышно опускались сумерки.
Вокруг стоявшей вдалеке Триумфальной арки, подсвеченной прожекторами, кружили машины – маленькие, едва различимые с такой высоты. Перемигивались между собой огни вечернего Парижа, привыкшего к многоголосой речи туристов, романтичному звучанию аккордеона и неспешному течению Сены. Складывали мольберты и краски уличные художники, проплывали под каменными мостами ленивые лодки, везущие на себе десятки восхищенных красотой старого города приезжих, подыскивали место для вечерней трапезы придирчивые гурманы-французы.
Я всегда хотела это сделать – показать Дрейку свой мир.
А откуда еще было начинать, как не с города любви?
Мы стояли на открытом балконе Эйфелевой башни, глядя на раскинувшийся вокруг нее вечерний пейзаж. Ноябрь, но тепло и безветренно. В самый раз для элегантного бежевого пальто на мне и темного кашемирового на Дрейке.
Начальник не удивился ни тогда, когда я прислала ему мысленный вопрос: «Найдешь на меня часок этим вечером?», ни тогда, когда я спросила: «Сможешь сделать себе на руки перчатки, чтобы ладони не фонили?», – и теперь стоял, по своему обыкновению элегантный, сдержанный, в чем-то даже утонченный, дорогой… Почти француз, если не заглядывать в глубины серо-голубых всегда серьезных глаз. Кожаные перчатки, начищенные ботинки, идеально сидящий костюм под пальто.
– Это мой мир. Я всегда хотела, чтобы ты его увидел, – улыбнулась я. Знакомить Дрейка с «домом» было так же волнительно и трепетно, как знакомить его с родителями. – Мой мир – это круглая планета в космосе. На ней есть материки и океаны, множество городов, людей и языков. Страна, где мы сейчас находимся, называется Франция, а город – Париж. Считается, что это город любви.
Дрейк не отрывал взгляда от ползущих далеко внизу по дорогам автомобилей. Слабый ветерок ерошил его аккуратно зачесанные назад волосы.
– Это твой родной город?
На мгновенье подкралось смущение. Я расправила невидимые складки на бежевых замшевых перчатках, пытаясь его скрыть.
– Нет. Мой не такой красивый… Не хотелось начинать экскурсию с трущоб. А это место стремится посетить каждый человек на земле хотя бы раз в жизни.
Вопреки моим опасениям, мой спутник не стал задавать сложных вопросов, а просто добавил:
– Здесь хорошо.
– Да…
Действительно, было хорошо. И не только вокруг, потому что вечер был нежен и ласков, как руки матери, а в воздухе, несмотря на топот туристов за спиной и бесконечный звук затворов фотокамер, разлилось тихое умиротворение, но хорошо было и где-то внутри. Как бывает после долгого, но приятного рабочего дня, когда, вернувшись домой, можно застыть у окна с чашкой ароматного чая, зная, что впереди выходной.