Берсерки. Трилогия

Злотников Роман Валерьевич

Они помолчали. За последний день с ними произошло так много неожиданного, что сила, с которой девятилетний мальчик, обычно несущий в заплечном мешке только половину груза и быстрее всех выматывающийся на переходе, вонзил клевец в голову секача, уже не казалась чем-то особо невероятным. Как и то, что он попал в глаз зверя с первого же раза.

Между тем вокруг нарастала суета. Мясо сгрузили и разделили. Часть детей была отряжена на засолку той доли, что была предназначена для вяления. Остальное стали готовить к копчению. Взрослые уже раскочегаривали коптильню. Она должна была работать

всю ночь. Но вся эта суета не задевала этих двоих. То, что они совершили, как бы отделило их от остальных, возвысило. Отец поднял левую руку и провел по взъерошенной голове сына.

— Ладно, похоже, все самое страшное позади. — И, помолчав, добавил: — Ты был молодцом.

В эту минуту с той стороны, где они выкопали ловушку, раздался гулкий звук. Все замерли, а Торрей, вскочив на ноги, произнес побелевшими губами:

— «Дикие»…

6

— Эй, парень, пора бы тебе уже научиться уважению!

Вслед за этим послышался глухой удар и Торрей, застонав, рухнул на землю. Уимон съежился. В то время как остальные «дикие» демонстрировали по отношению к пленникам презрительное равнодушие, этот чернявый, жилистый тип с маленькими бегающими глазками и гнусавым голосом все время выискивал поводы для придирок. Он так и норовил пнуть кого-нибудь, хлестнуть плеткой или врезать кулаком. Вот и сейчас он с довольным видом наблюдал за тем, как Торрей, перевязанный уже почерневшими от грязи полосами полотна, стиснув зубы, пытается подняться, опираясь на здоровую руку. Когда отец уже подтянул ногу, чтобы стать на колено, чернявый шагнул вперед и со злорадной ухмылкой врезал отцу по руке. Тот вновь рухнул лицом на землю. Чернявый дробно рассмеялся и произнес с наслаждением в голосе:

— А это тебе, чтобы получше запомнил.

Люди куклоса стояли вокруг, вжав головы в плечи и старательно отводя глаза. Уимон медленно обвел взглядом испуганные лица, а потом повернулся и, глядя прямо в отвратительную довольную рожу, тихо, но твердо произнес:

— Тебе лучше меня убить. Потому что я никогда этого не забуду. И когда вырасту, то, где бы ты ни прятался, я отыщу и убью тебя.

Чернявый резко оборвал смех:

— Что-о-о? Ах ты, щенок…

Он с угрожающим видом тронулся вперед, но откуда-то из глубины тени, со всех сторон обступившей костер, раздался спокойный голос:

— Если ты тронешь парня хотя бы пальцем, Гугнивый, тебе придется иметь дело со мной.

Чернявый растерянно пялился в темноту, откуда донеслись эти слова, а потом растерянно пробормотал:

— Но, Иззекиль, ты ж слышал, что он сказал.

— Слышал. — Говоривший шагнул вперед и вступил в освещенный круг. Он оказался высоким жилистым мужчиной, одетым в такой же наряд, как и остальные «дикие», — странный головной убор с загнутыми вверх широкими полями, куртка, обшитая бахромой, такие же брюки и высокая обувь, которая, как уловил Уимон из их разговоров между собой, называлась «сапоги». — И полностью его одобряю. Я говорил тебе, чтобы больше ты не распускал руки?

Уимон внимательно посмотрел на этого человека. Среди тех, что напали на них позапрошлой ночью и теперь гнали куда-то на север, он его точно не видел. За прошедшие два

дня люди куклоса успели хорошенько рассмотреть своих похитителей. Главное в них было — высокомерие и грубость. Этот же был другой. Пожалуй, высокомерия в нем было ничуть не меньше, но ощущалось и кое-что еще. Что-то, с чем Уимон прежде не сталкивался. Этот человек обладал здесь большой властью. Во всяком случае, чернявый даже и не подумал возмущаться. А только уныло затянул:

— Но, Иззекиль, он…

Тот, кого назвали этим странным именем, быстро перехватил левой рукой свою причудливую палку, способную, как все они уже знали, метать убийственный огонь, и резко, без замаха, выбросил вперед правую руку.

— А это тебе от меня.

Чернявый шмякнулся на землю.

— Пусть это послужит уроком ТЕБЕ. — С этими словами Иззекиль отвернулся от ослушника и посмотрел на Уимона.

— Кем он тебе приходится, парень?

— Отец.

Говоривший кивнул.

— Что ж, хорошо, господь велел чадам заботиться о своих родителях. — Он окинул его внимательным взглядом. — Сколько тебе лет, ребенок?

— Девять.

Он покачал головой:

— Ты не очень-то похож на девятилетнего.

Уимон промолчал. А мужчина наклонился, схватил его за подбородок и, повернув голову, принялся рассматривать царапины на его лице и худых ключицах. Потом, подойдя к его отцу, так же тщательно осмотрел и его:

— Откуда у вас эти царапины?

Торрей опустил взгляд и, облизав пересохшие губы, глухо ответил:

— Кабан…

— Ты убил кабана? — удивился Иззекиль.

— Не я, сын…

Иззекиль долго буравил Уимона удивленным взглядом, а потом медленно произнес:

— Ты пойдешь со мной.

Но тут со стороны толпы, состоявшей из подошедших похитителей, раздался сварливый голос:

— Мы уже заплатили пошлину за проход по вашей земле, Иззекиль.

И его поддержал приглушенный гул недовольных голосов. Иззекиль резко, так что толпа от этого движения даже подалась назад, развернулся и уставился на говорившего.

— Вы, работорговцы, ходите по земле только милостью господней. И не вам устанавливать на ней законы. Я сказал, что он пойдет со мной. А если кто-то рискнет оспорить это… — Он резко оборвал свою речь, угрожающе лязгнув чем-то на своей огнеметательной палке.

Над поляной повисла напряженная тишина, а потом тот же голос примирительно произнес:

— Ладно, не кипятись, нам не нужны неприятности с Солдатами господа. Если тебе нужен этот сопляк — бери, делов-то…

Иззекиль молча кивнул и повернулся к Уимону.

— Итак, дитя, ты идешь со мной.

Но тот упрямо набычился:

— Без отца не пойду.

Иззекиль поглядел на угрюмо молчащую толпу и усмехнулся:

— Что ж, мальчик, значит, пойдете вы оба, — и вышел из освещенного круга.

Уимон почувствовал, как холодный ком, находившийся где-то внутри него все эти два тяжелых дня, внезапно растворился. А когда он посмотрел на родичей, то заметил, что по их лицам тоже пробежало какое-то странное выражение, что-то вроде тщательно скрываемого даже от самих себя облегчения. И он понял, что все это время они были страшно испуганы. Хотя сами, похоже, об этом не догадывались.