Бес в серебряной ловушке
Шрифт:
– Дайте хоть… посмотреть, господин… мистик.
Бениньо вынул из секретера лист, приблизился к креслу, придвинул к герцогине шандал и поднес портрет к огню.
Лазария, все еще криво улыбаясь, перевела взгляд на лист. Лицо ее стремительно вылиняло до мертвенно-голубоватого оттенка и окаменело. Минута, две, три. Молча и неотрывно она смотрела на изображение, вглядывалась в каждую черту. Губы дрожали, на висках вздулись вены, глаза чернели пустыми безднами.
– Уберите… – прошептала она. Сглотнула и хрипло добавила: – Полковника… ко мне.
Врач торопливо смял лист, с плохо скрытым испугом глядя в темные провалы ее глаз. Колокольчик захлебнулся дребезгом, и
Едва пять минут спустя наспех одетый Орсо уже стоял у кресла. Герцогиня даже не подняла на него взгляда:
– Найдите Гамальяно, – проскрежетала она, – убейте его. Даже если у него ничего нет. Просто… убейте.
Полковник на долю секунды замешкался, метнув вопросительный взгляд на доктора, но тот стоял за креслом, прямой, бледный, что-то судорожно пряча за спиной. И Орсо буднично поклонился:
– Положитесь на меня, ваше сиятельство.
– А теперь… все вон! Доктор… опиум. Я хочу заснуть.
Бениньо дернулся, словно кукольник, спешно подхватил не вовремя отложенную марионетку, и отступил в полутьму спальни. Полковник же бесшумно попятился к двери: он знал, что о нем уже забыли.
…У самой лестницы Орсо остановился, с сомнением глядя в черный провал холла. Нужно было взять свечу, так и ноги переломать недолго. Однако ему, давно лишенному всякой впечатлительности, до зуда хотелось убраться из опочивальни герцогини. Она была полна стоячей горьковатой ненависти, такой густой, что, казалось, его одежда до сих пор пахнет ею, будто чадом сырых дров. Что, ко всем чертям, успело произойти этой ночью?!
Постояв на площадке еще немного, полковник ощупью двинулся вниз и свернул к своему кабинету. Заснуть уже все равно не удастся…
Отперев дверь, Орсо зажег шандал и задумчиво отпил воды прямо из стоящего на столе кувшина. Ему все еще было слегка не по себе, но к этому мерзкому ощущению примешивалось легкое удовлетворение: он оказался прав, не доложив герцогине о своем новом наемнике.
Вероятно, пришло время сказать несколько слов о полковнике Орсо. Кстати, и в доме Фонци нашлось бы немало желающих узнать хоть что-то о командире охраны. Но, к стыду своему, вынуждена признать, что я сама мало знаю об этом человеке. Мне неизвестно, где прошли его ранние годы, как неизвестно и то, подлинное ли имя он носил.
Он появился словно ниоткуда, вынырнув из густой тьмы ненастной ночью далекого 1521 года. Тощий, оборванный, насквозь промокший мальчишка подошел к лагерю испанской терции, направлявшейся в Милан, занятый французским гарнизоном [18] . Остановленный часовыми, зябко переступая в холодной грязи босыми ногами, он заявил, что хочет примкнуть к войску. Часовые повеселились над наивным желанием заморыша и, будь ночь сухой и ясной, попросту подали бы мальчугану хлеба и отослали прочь. Но дождь уныло колотил по навесам шатров и повозок, слякоть чавкала под сапогами, а у солдат тоже были сыновья. Словом, бродяге позволили остаться в лагере, накормили, а утром привели к командиру роты.
18
Речь идет об итальянской Четырехлетней войне (1521–1526). Она именовалась Четырехлетней, поскольку 1526 год был посвящен только дипломатическим переговорам.
Капитан Сантьяго, седой и желчный идальго, брезгливо оглядел отрока и велел отослать к чертям, понеже впереди война и учинять в лагере богадельню нет ни времени, ни лишнего провианту. Но мальчишка вдруг упал на колени,
Эта горячность озадачила Сантьяго, и он спросил, чем мальчуган занимался прежде. Тот, не отводя полных отчаяния темных глаз, ответил, что с самой смерти родителей мыкается с места на место, перебиваясь случайными заработками. Офицер неопределенно хмыкнул, встал и подошел к стоящему на коленях мальчишке.
– Как тебя зовут? – поинтересовался он и тут же заметил, как лицо бродяжки посуровело.
– Орсо, – коротко отсек тот, явно не собираясь ничего добавлять к этому имени.
– Орсо… – задумчиво протянул командир, оглядывая мальчугана. Изможден, грязен, а волосы подстрижены ровной чертой. Во взгляде теплится страх и усталость, а глаза цепки и умны. Оттянул пальцем ворот едва просохшей камизы – на узкой смуглой спине виднелись светлые рубцы от плетей и несколько заживших ожогов, неприятно напоминавших следы прутьев решетки. Потянувшись за случайной мыслью, Сантьяго взял мальчишку за руку и оглядел худую кисть. Исцарапанная ладонь была изящной и мягкой, пальцы украшало несколько въевшихся чернильных пятен. Случайные заработки… Хм.
Мальчишка стоял неподвижно, но Сантьяго видел, как челюсти его сжались: бродягу унижал этот осмотр.
– Вставай, – велел капитан, возвращаясь за стол, – и ступай в кузню. Там всегда рук не хватает.
Мальчик вскинул голову, и угрюмое лицо осветилось детской неприкрытой радостью, на миг совершенно изменившей его.
– Благодарю… – пробормотал он и, непрестанно кланяясь, вышел из шатра…
…В кузне у Орсо не слишком заладилось. Худой, узкоплечий и порядком истощенный своими мытарствами, он был недостаточно силен для тяжелой работы кузнеца. Но пощады паренек не просил, истово и усердно вычищал золу, таскал воду, старательно и неумело колол дрова. Он не отказывался от самой грязной работы, убирал в конюшне навоз, выгребал мусор, чистил башмаки, бегал с мелкими поручениями и скоро завоевал симпатии многих солдат и лагерных ремесленников, несмотря на хмурый нрав и телесную хилость.
Не обходилось и без чудачеств. Орсо обожал читать, выпрашивал у солдат изредка водившиеся у них книги, особенно трепетно любил историю войн и жизнеописания великих полководцев. Он недурно рисовал углем, украшая иногда полотнища шатров изображениями рыцарей, боевых коней и доспехов, но никто никогда не видел в его руках Библии. Мальчик безропотно выполнял приказы, не гнушаясь и самыми неприятными, никогда не дерзил и вообще, казалось, то ли был лишен сильных чувств, то ли крепко боялся изгнания из лагеря.
Но однажды произошел пустячный эпизод, вдруг показавший мальчугана с совсем иной стороны. Ненароком затесавшись с большой и явно тяжелой для него вязанкой дров в гущу суетящихся людей, Орсо замешкался и недостаточно споро уступил дорогу маркитанту, катившему ручную тележку с мешками бобов. Тот, не сбавляя шага, рыкнул: «Посторонись, шлюхин сын!». Услышав эти слова, мальчишка замер, а потом вдруг швырнул наземь поленья и бросился на обидчика.
Привлеченные шумом солдаты кинулись разнимать драку, но в молчаливого Орсо, почтительного со всеми и каждым в лагере, словно вселился бес. Он с воплями и бранью размахивал руками, пытаясь вцепиться маркитанту в горло. Двое пехотинцев оттащили его от торговца, а тот поднялся с земли, брезгливо отирая с губ кровь, подошел к беснующемуся подростку и с размаху ударил под дых: