Бесчестье
Шрифт:
Ему хочется добавить: «По правде сказать, они собирались меня кастрировать», но он не может произнести подобные слова в присутствии дочери. Строго говоря, и эта его тирада, которую он слышит теперь ушами другого человека, выглядит мелодраматичной, чрезмерно напыщенной.
— То есть ты стоял на своем, а они на своем. Так?
— Более-менее.
— Нельзя быть таким непреклонным, Дэвид. Непреклонность — не признак героизма. У тебя осталось время, чтобы передумать?
— Нет, приговор окончательный.
— Без права на апелляцию?
—
— Что ж, очень жаль. Живи у меня сколько захочешь. На любых основаниях.
Спать он ложится рано. Среди ночи его будит взрыв собачьего лая. Особенно неутомимо гавкает один из псов: механически, без перерывов; другие присоединяются к нему, потом затихают, потом, не желая признать поражение, вступают снова.
— Тут у вас каждую ночь так? — утром спрашивает он у Люси.
— К этому привыкаешь. Извини.
Он качает головой.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Он забыл, насколько холодными могут быть зимние утра в нагорьях Восточного Кейпа, и не прихватил с собой необходимой одежды: приходится позаимствовать у Люси свитер.
Засунув руки в карманы, он бродит между цветников. По кентонской дороге проносится невидимый отсюда автомобиль, рев его медлит в спокойном воздухе. Высоко в небе цепочкой пролетают гуси. Куда девать время?
— Не хочешь пойти прогуляться? — спрашивает за его спиной Люси.
Они берут с собой трех собак: двух молодых доберманов — Люси ведет их на поводках — и бульдожью суку, брошенную.
Сука, подняв уши торчком, пытается прогадиться. Ничего у нее не выходит.
— У нее проблемы, — говорит Люси. — Придется лечить.
Сука, свесив язык и поводя глазами из стороны в сторону, как бы от стыда, что за ней наблюдают, продолжает тужиться.
Они сходят с дороги, бредут подлеском, потом редкой сосновой рощей.
— Та девушка, с которой ты связался, — говорит Люси, — это было серьезно?
— Розалинда пересказала тебе нашу историю?
— Не во всех подробностях.
— Она примерно из этих же мест. Из Джорджа. Состояла в одной из групп, в которых я вел занятия. Как студентка — всего лишь сносная, но очень милая. Серьезно? Не знаю. Вот последствия определенно оказались серьезными.
— Но теперь-то все кончено? Или ты еще тоскуешь по ней?
Кончено? Он тоскует?
— Мы больше не поддерживаем отношений, — говорит он.
— Почему она пожаловалась на тебя?
— Этого она мне не сказала, а случая спросить не представилось. Она попала в трудное положение. Был там один молодой человек, не то любовник, не то бывший любовник. Были трудности с учебой. Потом родители ее что-то прослышали и нежданно-негаданно прикатили в Кейптаун. Думаю, напряжение оказалось для нее непосильным.
— А тут еще ты.
— Да, тут еще я. Полагаю, ей было со мной нелегко.
Они доходят до ворот с надписью «САППИ индастриз. Вход строго воспрещен». Поворачивают назад.
— Ладно, — говорит Люси, — ты своё заплатил. Возможно, оглядываясь назад, она думает о тебе не так уж и плохо. Женщинам присуща редкостная способность прощать.
Наступает молчание. Это что же, Люси, его дитя, вознамерилась объяснить ему, что такое женщины?
— Ты не думал о том, чтобы снова жениться? — спрашивает Люси.
— Ты хочешь сказать, на женщине одних со мной лет? Не гожусь я в мужья, Люси. Ты же видела, знаешь.
— Да, но...
— Что «но»? Но охотиться за детьми дело недостойное?
— Я не об этом. Просто чем дальше, тем тебе будет труднее.
Никогда еще они с Люси не разговаривали о его интимной жизни. Нелегкое, оказывается, дело. Но если не с ней, с кем еще он может поговорить?
— Помнишь, у Блейка? — говорит он. — «Лучше убить дитя в колыбели, чем сдерживать буйные страсти» [19] .
— Почему ты мне это цитируешь?
— Задавленные желания могут выглядеть в старике такими же безобразными, как и в юноше.
— И что же?
19
«Пословицы ада» (Пер. с англ. А. Сергеева).
— От каждой женщины, с которой я был близок, я узнавал о себе нечто новое. В этом смысле они делали меня лучше, чем я был.
— Надеюсь, ты не претендуешь на обратное. На то, чтобы узнававшие тебя молодые женщины становились лучше, чем были.
Он внимательно вглядывается в лицо Люси. Люси улыбается.
— Шутка, не более, — говорит она.
Они возвращаются к гудронной дороге. На повороте к ферме висит красочный указатель, которого он раньше не заметил: «Срезанные цветы. Саговые пальмы», — и стрелка: «1 км».
— Саговые пальмы? — говорит он. — Я полагал, ими торговать запрещено.
— Запрещается выкапывать дикорастущие. А я выращиваю их из семян. Я тебе потом покажу.
Они идут дальше; молодые псы, желая освободиться, натягивают поводки, сука, пыхтя, плетется сзади.
— А ты? Это и есть то, чего ты хочешь от жизни? — он машет рукой в сторону огорода и дома с поблескивающей под солнцем крышей.
— Не так уж и мало, — негромко отвечает Люси.
Суббота, базарный день. Люси, как договорились, будит его в пять утра, принеся чашку кофе. Холодно; укутавшись, они идут в огород, где Петрас уже срезает при свете галогеновой лампы цветы.