Бесчестье
Шрифт:
— Подобно собаке.
— Да, подобно собаке.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Утро в разгаре. Он гуляет с бульдожихой Кэти. Странно, но Кэти не отстает от него — то ли он стал передвигаться медленнее, чем раньше, то ли она стала бегать быстрее. Сопит и пыхтит она не меньше прежнего, но это почему-то больше не раздражает его.
Подходя к дому, он замечает мальчишку — того самого, о котором Петрас сказал «из моего народа», стоящего лицом к задней стене дома. Поначалу он решает, что тот мочится,
Кэти начинает порыкивать, но мальчишка слишком поглощен своим занятием, чтобы обращать внимание на что-либо еще. Когда мальчишка оборачивается, они уже подходят вплотную к нему. Открытой ладонью он бьет сопляка по лицу.
— Ах ты свинья! — орет он и бьет еще раз, так, что мальчишка пошатывается. — Грязная свинья!
Скорее от испуга, чем от боли, мальчишка ударяется в бегство, но сразу же валится, запутавшись в собственных ногах. Собака немедля набрасывается на него. Зубы ее смыкаются на локте юнца; упираясь в землю передними лапами, она рычит и тянет его на себя. Мальчишка, вопя от боли, пытается высвободиться, лупит бульдожиху кулаком, но ударам его недостает силы и Кэти не обращает на них никакого внимания.
Слово еще висит в воздухе: «Свинья!» Никогда прежде не ощущал он такой примитивной ярости. Он с радостью угостил бы юнца тем, чего тот заслуживает, — хорошей трепкой. Фразы, которых он всю свою жизнь избегал, вдруг начинают казаться ему правильными и справедливыми: «Преподай ему урок. Покажи его место». Так вот на что это похоже! — думает он. Вот что такое злоба!
Он пинает юнца с такой силой, что того перекатывает на бок. Поллукс! Ну и имечко!
Собака переступает, упирается лапами в тело мальчишки, продолжая безжалостно тянуть его за руку, раздирая на нем рубашку. Мальчишка пытается отпихнуть ее, но она не сдвигается с места.
— Йя, йя, йя, йя, йя! — голосит от боли мальчишка. — Убью!
Тут появляется Люси.
— Кэти! — приказывает она.
Собака бросает на нее косой взгляд, но не подчиняется.
Упав на колени, Люси тянет бульдожиху за ошейник, мягко и настойчиво повторяя ей что-то. Собака неохотно разжимает зубы.
— С тобой все в порядке? — спрашивает Люси.
Мальчишка стонет от боли. Из носа его текут сопли.
— Убью! — всхлипывает он. Похоже, он вот-вот заплачет.
Люси заворачивает его рукав. Видны глубокие отметины собачьих клыков, капли крови выступают на черной коже.
— Пойдем-ка, это надо промыть, — говорит Люси. Мальчишка, втягивая носом сопли и слезы, трясет головой.
На Люси один лишь пеньюар. Когда она встает, поясок пеньюара развязывается, обнажая ее грудь.
В последний раз он видел груди дочери, когда те были скромными розовыми бутончиками шестилетки. Ныне они тяжелы, округлы, белы почти как молоко. Повисает тишина. Он смотрит, мальчишка тоже, бесстыдно. Ярость вновь закипает в нем, застилая мглою глаза.
Люси отворачивается от них запахиваясь. Мальчишка одним быстрым движением вскакивает и отбегает за пределы досягаемости.
— Мы
Люси права — с ним что-то не так, неладно с головой. Озлобленный ребенок в юношеском теле. Но есть во всем происшедшем и еще кое-что, некая странность, ему непонятная. О чем думает Люси, почему она защищает этого сопляка?
Люси прерывает молчание.
— Так продолжаться не может, Дэвид. Я способна ужиться с Петрасом и его aanhanger'aми, способна ужиться с тобой, но уживаться со всеми сразу я не в состоянии.
— Он подглядывал за тобой через окно. Ты это понимаешь?
— Он дефективный. Дефективный ребенок.
— Это его извиняет? Извиняет то, что он с тобой сделал?
Губы Люси движутся, но произносимых ею слов он не слышит.
— Я ему не доверяю, — продолжает он. — Он хитер. Вроде шакала, слоняющегося вокруг, вынюхивая, выискивая возможность сделать какую-нибудь гадость. В прежнее время было хорошее слово для обозначения таких, как он. Недоделанный. Умственно недоделанный. Нравственно недоделанный. Его место в лечебнице.
— Говорить это безрассудно, Дэвид. Если тебе нравится так думать, пожалуйста, думай, но держи свои мысли при себе. В любом случае, что бы ты о нем ни думал, это ничего не меняет. Он здесь, он не растает в облачке дыма, он — реальный факт. — Щурясь от солнца, Люси смотрит ему прямо в лицо. Кэти, довольная собой и своими достижениями, негромко пыхтя, сворачивается клубком у ее ног. — Мы не можем так жить, Дэвид. Все уладилось, здесь было тихо и спокойно, пока не вернулся ты. Мне необходим покой. Я готова сделать все, что угодно, пойти на любые жертвы, лишь бы жить в покое.
— И я — часть того, чем ты готова пожертвовать?
Люси пожимает плечами.
— Ты сказал, не я.
— Ну что же, пойду укладываться.
После случившегося прошло уже несколько часов, а рука все еще ноет от ударов. Стоит ему вспомнить мальчишку с его угрозами, как он закипает от гнева. И в то же время ему стыдно. Он безоговорочно осуждает себя. Никакого урока он никому не преподал — и уж мальчишке-то во всяком случае. Он добился лишь одного — расширил пропасть, разделяющую его и Люси. Он предстал перед нею в конвульсиях страсти, и увиденное явно не пришлось ей по душе.
Ему следовало бы извиниться. Но он не может. Сдается, он утратил способность управлять собой. Что-то в Поллуксе приводит его в ярость: противные, мутные глаза мальчишки, его наглость, но также и мысль о том, что ему, словно сорной траве, было позволено переплестись корнями с Люси, с существованьем Люси.
Если Поллукс снова обидит дочь, он снова ударит его. Du musst dein Leben andern! — ты должен переменить свою жизнь. Люси, быть может, и готова склониться перед грозой; он — нет, если не хочет лишиться чести.