Беседы о литературе: Восток
Шрифт:
При том что две эти пьесы, «Сестра Беатриса» и «Чудо святого Антония», написаны в очень разных тонах, их объединяет одна тема: человеку нужна не религия. Человеку нужна живая связь с Богом: не система взглядов, не какая-то идеология, а личная связь с Христом и Его святыми; только эта личная связь, которая на самом деле не подчинена никаким законам и правилам, потому что Бог действует не по правилам, а в силу Своего всемогущества. И мы, люди, не можем приказать Ему делать одно и не делать другого. Человечество хотело бы, чтобы Бог действовал по его правилам, потому что так будет проще жить. А Бог выводит нас в многообразие мира, в котором человеку надо не диктовать правила, а прислушиваться к тому, что происходит вокруг. Только тот, кто прислушивается, только тот, кто вникает в суть бытия, пытаясь его объяснить, обретает верную дорогу в жизни. Вот еще одна из тем, постоянных для Мориса Метерлинка.
Меня смутили Ваши слова
По-моему, об этом мы только и говорим, что задача наша заключается не в том, чтобы устанавливать те или иные правила игры, а жить, чувствуя Бога в этом мире, чувствуя присутствие Христово среди нас и отвечая своим «Я» на те призывы, которые к нам обращает Христос. Дело заключается именно в том, чтобы наши отношения с Богом стали живыми, стали реальными, перестали быть теми или иными правилами, потеряли бы характер той или иной установки, сделались абсолютно естественными и живыми.
3
В беседе, посвященной творчеству Рильке, 10 июня 1998 г.
4
Здесь и далее курсивом выделены вопросы радиослушателей; большинство вопросов приводится в сокращении.
У меня детский вопрос. Вот я смотрю на фотографии моих родителей, бабушек и дедушек, вспоминаю их. А кто же будет вспоминать прабабушек-прадедушек? От них никаких фотографий не осталось.
Вы знаете, конечно, действительно очень больно, что мы с вами плохо знаем о тех, кто жили прежде. И, кстати говоря, в одной из своих пьес, в «Обручении», Морис Метерлинк ставит и этот вопрос тоже. У нас были и прадедушки и прабабушки, и у них, у наших прабабушек, были, в свою очередь, тоже прадедушки и прабабушки. И очень важно, чтобы о них тоже помнили мы, хотя бы помня о наших бабушках и дедушках, которые их держали в своей памяти, которые молились о них. Иногда все-таки остаются хотя бы имена наших далеких предков. Духовная связь с ними, без сомнения, может быть восстановлена через связь с теми старшими, которая у нас всё же есть. Но терять связь со старшими нельзя ни в коем случае. Это очень страшно, потому что, потеряв связь с нашими бабушками и дедушками, с нашими усопшими, мы на самом деле теряем самих себя, мы перестаем быть людьми. И связь эта должна быть все-таки не формальной, а абсолютно живой, абсолютно естественной. И знаете, человек может писать имена своих родных в записках и подавать эти записки к обедне. Но если при этом не будет что-то шевелиться в сердце, если при этом не будет у нас слез – если не в глазах, то, во всяком случае, где-то там, в горле комка не будет, – то никакая записка не поможет. Связь между нами и усопшими должна быть абсолютно естественной, потому что с ними мы составляем одно неразрывное целое. И только, как говорит Дедушка в «Синей птице» у Метерлинка, «живые – они вечно ничего не понимают». Вот мы как раз те самые живые, которые не понимают самых простых вещей.
Я когда-то сказал одной знакомой, которая слишком озабочена церковным поминовением: вспомнил – уже помолился. Оказывается, это у меня с далекого детства. Вот что я запомнил из спектакля «Синяя птица». У меня вопрос: как Метерлинк относился к тому, что бельгийцы проявляли рвение в уничтожении евреев?
Спасибо Вам. Сначала я все-таки отвечу на значительно более важную Вашу реплику, которую я не могу оставить без ответа. Нет. Церковное и литургическое поминовение усопших – это не что-то пустое, как Вы сейчас сказали. Оно чрезвычайно важно и необходимо. Но оно должно идти от сердца, оно не должно быть оторванным от нашей реальности, от нашего с вами личного участия в этой молитве, не только словами, но и слезами. А то ведь иной раз получается так, что мы отдаем в церковь записку, а сами не участвуем в этой молитве, а сами как-то забываем о том, что молиться-то мы должны все вместе, что без нашего участия молитва будет неполной, ненастоящей. Литургическое поминовение усопших чрезвычайно важно и необходимо. Но мы должны участвовать в этом поминовении, включаясь в него от всего сердца.
Что же касается Вашего вопроса о фашизме, то, увы, практически во всех народах было не так уж мало людей, которые сотрудничали с фашистами. Были такие среди бельгийцев, были такие среди греков, среди румын, среди русских, белорусов и украинцев… Это больно, об этом не хочется говорить, но, увы, это так.
Я напоминаю вам, что наша сегодняшняя беседа посвящена Морису Метерлинку: его творчеству и духовным поискам; той боли, о которой он говорил в течение всей своей жизни; боли, которой он учил не бояться. Человек, особенно в XX веке, зачастую предпочитает
Имеет ли какое-то значение: снятся или не снятся усопшие близкие? Узн'aем ли мы друг друга в пакибытии?
Что касается близких, которые снятся или, наоборот, не снятся. Вы знаете, сновидения – это какой-то особый феномен… Что же касается того, узн'aем ли мы друг друга, – я, конечно, об этом ничего не знаю, но, тем не менее, могу с уверенностью Вам сказать: узн'aем. Узн'aем, потому что узнаём, потому что уже теперь присутствие усопших, святых и праведников в особенности ощущается нами как абсолютно реальное. И если мы узнаём присутствие святых в нашей сегодняшней с вами жизни, то, конечно же, мы узн'aем друг друга в пакибытии.
Я хочу подчеркнуть еще одно: в последние периоды истории, то есть во времена советской власти, старались говорить о смерти так, будто ее нет. Смерть была, если хотите, под запретом. Люди в советской стране жили – и будто бы не умирали даже. И вот этот животный страх перед смертью, который исповедовался нами и нашим обществом очень долго, его несостоятельность и его дурное на нас всех без исключения влияние – уничтожается в творчестве Метерлинка. Метерлинк говорит о смерти очень много и очень жестко. Метерлинк говорит о том, что смерть – это очень больно, больно бесконечно. Но он при этом учит нас не бояться этой боли. Поэтому мне представляется, что иногда взять в руки книжку с сочинениями Метерлинка и перечитать «Синюю птицу» от начала до конца в течение одного вечера – это чрезвычайно нужно и важно каждому и каждой из нас. И это чтение нам поможет преодолеть дурные комплексы, которые в нас есть, дурные страхи, которые нам внушены и в нас имплантированы, страхи, от которых необходимо избавляться. Потому что тот мир, который открыт для нас Богом, больше любых наших страхов и комплексов.
Мигель де Унамуно: «Святой Мануэль Добрый, мученик»
8 июля 1998 года [5]
Мне бы хотелось сегодня поговорить с вами о тех проблемах, которые ставил в своем творчестве Мигель де Унамуно, один из самых заметных испанских писателей XX века. Вообще, испанская литература нашего столетия дала миру очень много. Это творчество и Валье-Инклана, и Антонио Мачадо, и Лорки, и Хименеса, и многих других поэтов, мыслителей, философов. Среди них Мигель де Унамуно занимает далеко не последнее место.
5
Некоторые фрагменты текста беседы были введены автором в статью «Избавление от страха»; см.: Русская мысль. 1998. № 4230 (9–15 июля). С. 19. Впоследствии статья вошла в книгу «На путях к Богу Живому» (М., 1999).
Ученый, профессор классической филологии, специалист в области греческой и римской литературы, затем ректор Саламанкского университета, романист, поэт и философ, Унамуно был в предвоенное время, если хотите, совестью Испании. Очень многие испанцы ждали именно того, чт'o скажет не кто-то другой, а Мигель де Унамуно: ученый, поэт, романист.
Сегодня мне бы хотелось взять за основу для нашей передачи небольшую повесть Унамуно, которая называется «Святой Мануэль Добрый, мученик». Эта повесть появилась в 1931 году. Ее главный герой, дон Мануэль Добрый – это деревенский священник, который, как оказалось, не верил в бессмертие души. Подвижник, труженик и аскет, человек, полный любви и сострадания к каждому, он всего себя отдал своим прихожанам. После смерти он почитается как святой, на его могилу стекаются паломники. Епископ решает собирать материалы для жития. И при этом несколько людей, которые отца Мануэля окружали при жизни, знают, что сам он не верил в то, чт'o проповедовал, – как им кажется – не верил в бессмертие души. Именно об этом говорит одна из его прихожанок, от лица которой ведется повествование.
«В деревне, – говорит она, рассказывая об умершем священнике, – все ходили к мессе хотя бы только затем, чтобы поглядеть на него и послушать его голос: у алтаря он словно преображался, лицо его пылало. Было одно благочестивое упражнение, которое он ввел в общественный культ, и состояло оно в том, что в храме собиралась вся деревня, мужчины и женщины, старики и дети, и все мы читали в один голос и единым дыханием “Верую”: “Верую во единого Бога Отца Всемогущего, Творца неба и земли” – и всё, что следует дальше. И не хор то был, а единый голос, простой и слитный голос, вобравший все наши и возносившийся подобно горе; а вершиною горы, порой уходившей в самые облака, был голос дона Мануэля. И когда доходили мы до слов: “Верую в воскресение плоти и жизнь вечную”, голос дона Мануэля тонул в голосе всей деревни, словно в озере, и происходило это оттого, что он молчал». Священник, главный герой повести Мигеля де Унамуно, молчал, когда вся деревня исповедовала свою веру в воскресение мертвых, потому что он считал, что сам в жизнь вечную не верит.