Беседы палача и сильги
Шрифт:
– Но на душе кошки скребут, – кивнул я. – Я понимаю, сильга Анутта. На самом деле понимаю. В этом мне повезло куда больше тебя – всегда найдутся преступившие закон и заслужившие пытки и смерть. Надобность в моих услугах не пропадет до скончания веков, и, почитай, в каждом селении всегда найдется для меня работа. Поэтому я могу себе позволить угостить тебя несколько раз без ущерба для кошелька. И еще. Хочу, чтобы ты внимательно выслушала следующие мои слова и не сомневалась в их искренности и правдивости. Хорошо?
– Я выслушаю тебя, палач Рург, – склонила голову Анутта.
– Все что я делаю – не накладывает на тебя ни малейших обязательств, – медленно и четко проговорил я. – Ты ничего не должна мне. И я не стану пытаться забраться тебе под юбку… – тут я запнулся, наткнувшись взглядом на ее ладно сидящие штаны и поправился: – не стану пытаться забраться тебе в штаны, сильга. Все что я делаю – я делаю просто так. Ты мне ничего не должна.
– Я поняла и поверила, палач Рург.
Ее церемонность в некоторых случаях казалась частью некоего этикета сильг. Вежливого, но холодного. Я не возражал. Взглянув на меня в упор, девушка добавила:
– Спасибо. На самом деле спасибо.
– Не за что, сильга Анутта, – ответил я, останавливая лошадь перед гостеприимно распахнутыми воротами постоялого двора Щуков Суп. – Советую заказать рыбацкую уху с красноперками и улитками. Ее здесь готовят просто божественно. Но перед ней стоит отведать щавелевой похлебки – она замечательно разжигает аппетит, не занимает много места в желудке и не тяготит его.
– Сколько познаний…
– Уже долгие годы я путешествую этими дорогами. Поверь – я знаю, где в этих местах вкусно кормят, а где просто зря переводят продукты.
– А разве щавель не для лечения от слабости живота пользуют?
– Щавель многим хорош. А в правильной похлебке он просто превосходен.
– Что ж. Положусь на твой опыт, палач Рург.
– Весьма польщен доверием.
– Ох…
Вышедший из дверей бревенчатого приземистого здания невысокий крепыш при виде меня неловко ступил и сверзился со ступенек, тяжело рухнув на утоптанную землю. Охнув еще раз, он приподнялся, утер кровь с разбитой при падании брови и сокрушенно простонал:
– Прибыл уже… значит, сегодня Феникла и отпоем.
В воздухе повис отчетливый запах крепкого перегара. Не рановато ли для возлияний? Солнце в зените…
– Ого, – удивилась сильга, успевшая спешиться. – Так ты не просто проездом?
– Похоже, что так, – с не меньшим удивлением отозвался я, спускаясь с седла. – Видать, сыскалась работа. Но я не слышал о том, что в деревне меня ожидает приговоренный…
Глава третья
Страж Лавр заслуженно гордился многим.
Ухоженными усами, обрамляющими рот и спускающимися ниже подбородка. Густой, несмотря на возраст, седой шевелюрой, горшком вздымающейся над головой, и длинной гривой, ниспадающей на загривок. Тихим местом службы в придорожной деревне, где умелый страж никогда не останется голодным, да и домочадцы его будут накормлены, напоены и одеты. А семья у Лавра немаленькая – дюжина детей, старшие давно уж оженились. И всем помогать надо.
Но Лавр закон чтил. Посему хоть и брал порой невеликую мзду с проезжающих торговцев, но меру знал, не зарывался, за порядком в селении следил строго и нарушителей спокойствия карал жестко. Причем карать предпочитал самостоятельно – благо рука по-прежнему крепка, а палок в округе хватало. Местные Лавра уважали. Серьезных случаев тут хватало. Чаще всего драки и смертоубийства. Кражи редкость великая. Свой у своего не украдет. Разве что заезжий какой вор стянет чего со двора или скотину уведет.
А вот убийства – часто. Больших драк – не счесть. Деревня-то придорожная, одних постоялых дворов целых четыре и пятый уже строится. Шесть харчевен. В каждом заведении вино и эль не переводятся. Пей вволю – коли денежная мошна не пуста. А чем больше пьешь, тем большим задирой становишься, вспыхнуть можешь от малейшего пустяка, на словесный упрек ответишь ударом кулака или выхваченным из-за голенища ножом. Потому стражники покоя вечерами не знали. И почти всегда успевали задавить драку в зародыше, не допустив ее разрастания в кровавую битву, когда о пьяные лихие головы разбиваются бутылки, лавки и прочая утварь трактирная. Утром же проспавшиеся зачинщики обнаруживали себя прикованными к большому круглому камню на обочине дороги недалеко от околицы Луноры. В камень вделаны толстые железные кольца, к ним хмельных удальцов и приковывали. Там они и отсыпались на ночном холодке – а он знатно хмель из дурных голов выгоняет. По пробуждении отпускались, уплатив немалую деньгу за учиненный беспорядок и доставленные стражам хлопоты. Платили с благодарностью – понимали забияки поостывшие, что, быть может, об большой беды местные блюстители порядка их уберегли. Никому не хотелось становиться убийцей по пьяному делу.
В общем – Лавр свое дело знал отменно. У такого не забалуешь.
Он и сейчас был полностью спокоен, сидя за столом под придорожным навесом и задумчиво поглядывая на стоящую поодаль сильгу, осматривающую свою рыжую верховую кобылу.
– Кончить надо голубчика, – развел руками Лавр. – Чего тянуть? Хотел его отправить в Элибур, чтобы прямо в твои руки и попал поганец. А тут ты и сам в гости явился. Так что уж извини – обед мы тебе чуток подпортим.
– Не в этом дело, – ответил я. – Судил его кто?
– Проезжий высокородный. Он как раз ужинал, когда мы Феникла повязали. А сегодня утром задержался он на часок, выслушал все как есть и вынес решение. Приговорил не раздумывая. Как по мне – все верно он решил. Таких сразу давить надо.
Я молча кивнул и протянул руку. Лавр вытащил из-под локтя толстый лист серой бумаги и протянул его мне. Вердикт. Бегло пробежав текст глазами и внимательнейшим образом изучив восковой оттиск печатки от перстня и витиеватую подпись, я кивнул еще раз. Все верно. Все по всем правилам.
По-военному четким и лаконичным почерком удостоверено, что проживающий в деревне Лунора горшечник Феникл был уличен, а затем чистосердечно и полностью признал свою вину в том, что лишил жизни больше десятка ни в чем неповинных людей. Засим приговорен к смертной казни посредством усекновения головы. Столь милостивая смерть дарована по причине того, что суд сомневается в полной душевной здравости Феникла горшечника из деревни Лунора.
– Больше десяти человек, – с легким изумлением проговорил я вслух. – Как так?