Беседы палача и сильги
Шрифт:
Подойдя еще на шаг, я с громким хлопком свел ладони перед его носом. Скулеж резко прервался, горшечник покорно замер.
– Уже поздно бояться, – громко и четко произнес я. – Теперь поздно. Тебя ждет лишь одна судьба, и поверь – учитывая твои мерзкие деяния, она к тебе слишком добра.
– Не хочу умирать, – Феникл взглянул на меня снизу вверх. – Возьмите в солдаты! Всю жизнь служить буду! В каменоломни возьмите! В рудники! Я сильный! Выносливый! Отработаю! Искуплю!
Подступила сильга.
– Посмотри сюда.
Перед лицом дрожащего мужчины мелькнула длинная цепочка с нанизанным на нее округлым медальоном, сейчас раскрытым. Я не увидел, что находится внутри. А вот горшечник увидел… но бросил лишь короткий взгляд и вновь сосредоточился на мне, вкладывая в голос – в свое единственное оружие и средство спасения – все имеющиеся у него силы:
– Я сильный! Работящий!
Я заметил лежащий среди травинок округлый белый камешек и не поленился нагнуться и подобрать его. Стряхнул с камня налипшую почву. Бережно погладил. Рассмотрел матовую поверхность с редкими бурыми вкраплениями. Обычный камешек, разве что слишком уж округлый для этого места – далековато от ближайшей реки или ручья. Как сюда попал?
– Все, – Анутта развернулась, защелкнула медальон и пошла обратно к деревне. – Палач Рург, буду ждать тебя на постоялом дворе.
Вздохнув, я неловко дернул ладонью и уронил на землю находку. Уронил прямо перед Фениклом. Указав пальцем, велел:
– Подай.
– Конечно, господин Рург! Конечно! – горшечник дернул головой вниз, зашарил взглядом по траве, ища белый камешек. Уронив ладонь на пояс, я шагнул вперед и чуть в сторону. Резко развернулся.
Спустя миг голова Феникла слетела с плеч и с глухим стуком ударилась о землю. Хлынул поток крови.
– Приговор исполнен, – произнес я, встретившись взором с Лавром.
– И я свидетель тому, – совершенно ровным голосом ответил старший страж, досадливо косясь на одного из помощников, вцепившегося рукой в захрустевшее деревце.
– Загляну за платой после обеда, – добавил я и неспешно пошел вслед за сильгой, бережно протирая лезвие топора вынутой из кармана тряпкой.
– Буду ждать. Удар у тебя мастерский.
– А камешек ваш, господин палач, – захлебывающимся булькающим голосом донеслось мне вслед.
Тот самый молодой страж, кому поплохело при виде свершения казни.
– Зачем он мне? – не оборачиваясь ответил я.
– Луфс! – с досадой проворчал Лавр. – Ты совсем дурак? Для отвлеченья тот камень был, дурная твоя голова! Палач проявил милость. Казнил в один миг. Феникл и не понял, что уже умер. Ш-шах! И он уже там, у ног Светлой Лоссы, готовится ответ давать за деяния свои. Да разве сумеет он достойный ответ дать? У, мерзость! Прямиком во Тьму его! У кого ключ от кандалов? И притащите рогожу какую-нибудь, чтобы тело прикрыть. А затем дуйте за телегой. Свезем его до родного дома.
– Так семья его еще утром собралась и прочь подалась. Пустой двор… вещи бросили, скотину и птицу оставили. Убежали…
– А ты бы не убежал? Муж и отец убийцей кровавым оказался. Как людям в глаза смотреть? Ох… ну и денек. Тащите уже рогожу… Так… погоди, а кто ж тогда отпевание оплатит, коли его родные сбегли? Не мы же…
Голоса стражников затихли, я же убрал топор на пояс, сложил и спрятал тряпку, стянул перчатки.
Дело сделано.
Теперь можно и отобедать.
– Так ты и живешь?
Вопрос был мягкий, но неожиданный. Анутта умела делать это в совершенстве – долгое время пребывать в молчании, находиться в объятьях собственных раздумий, а затем вдруг повернуть к тебе голову и задать тихий, но отчетливый вопрос.
– Так и живу, – согласился я.
– Путешествуешь от селения к селению и обрываешь жизни…
– Да. Я палач. Кто-то сажает редьку, кто-то подковывает лошадей, выписывает указы, собирает налоги или строит дома. А я казню преступников.
Я был рад поддержать беседу. Не скрою – меня никогда не тяготило молчаливое одиночество. У палача редко бывают попутчики – разве что вынужденные. Так и с теми не поговорить. Трудно разговаривать с трясущимся от страха старым крестьянином или же мелким торговцем, когда их заметно «екает» от страха при малейшем моем движении.
А однажды, когда я слишком резко повернулся в седле к идущему рядом бродячему седому кузнецу, так тот бухнулся на колени и внезапно признался в совершенном десятки лет назад убийстве по неосторожности. Вырвался молоток из потной юношеской ладони и, вылетев в дверь, угодил прямо в висок семенящей куда-то старушке. Много ли надо старой? Дунь разок – и преставится. А тут молоток…. Сердешная померла на месте, а паренек ринулся бежать. Да так и бегает с тех пор, бродя от селения к селению, за гроши выполняя кузнечную работу или помогая тамошним кузнецам как молотобоец.
Но все же я не молчун по своей натуре. Если беседа интересна – я буду рад поддержать ее в меру сил.
– У каждого своя работа, – повторила Анутта мои слова. – Расскажи мне о своей, палач Рург.
– Ты уже сама все сказала – езжу от селения к селению и казню людей. Другие не могут – грех смертный. Никто не хочет после смерти оказаться в огненной тьме. Все мечтают о прохладе горных лугов Лоссы.
– А ты? Не боишься? Скольких ты убил?
– Казнил, – поправил я.
– Одно и то же…
– Нет, – не согласился я. – Я не выношу приговор. Это делает судья. Он решает судьбу преступника, он держит его жизнь на ладони. И если его вердикт смерть… то уже не изменить ничего. Если не я – придет другой палач. И выполнит приговор.
– На Высшем Суде такие отговорки не примут.
– Откуда тебе знать? – парировал я.
– Жизнь священна. Прервавший ее – грешен. Великий грех, что не смыть никаким покаянием.
– Я не силен в диспутах о вере и грехах.
Я прикрыл глаза, ощущая сонливость, что вполне понятно – после столь сытного обеда и большого кубка вина, что я осушил стоя и в несколько больших глотков. Вино мне преподнесли жители Луноры. В благодарность за быстроту, неожиданность и правильность моего удара. Давняя традиция таким образом благодарить палача за хорошо проделанную работу. И за милосердие. Ведь можно и придержать руку, дать жертве ощутить всю полноту чудовищной боли.