Бесконечная дорога к солнцу
Шрифт:
— У меня все хорошо, — она поколебалась, затем сказала: — Ты едва-едва разминулся с твоим отцом.
— Намеренно. Это твой особенный день, и я не хотел его портить.
Ее ранило то, что мы не могли поладить, но это вовсе не потому, что мы не пытались. Уолтер не был моим отцом. Не по-настоящему. Мы не были родней по крови. Он женился на моей матери, когда мне было десять, и по закону усыновил меня, но это не то же самое. Мы так и не сроднились. Всегда оставалась враждебность и резкие слова. Что бы я ни делал, он оставался недоволен.
— Я готовила вафли для твоего брата. Ты останешься на завтрак?
Я вытащил телефон, глянул на время и содрогнулся.
— Не сегодня. У меня пара в девять, и это первый день занятий. Я не хочу пропустить пару или опоздать.
Ее ослепительная улыбка вернулась, и она погладила меня по руке.
— Я так тобой горжусь. Я не была уверена, что ты когда-нибудь решишь поступать в университет.
— Ты просто рада, что я остаюсь на одном месте хотя бы на год.
— И это тоже. У тебя есть время на кофе?
— Не особенно. Но у меня есть время быстренько потанцевать с именинницей и посмотреть, как она откроет свой подарок.
— Скайлар, это глупости, тебе не нужно было ничего мне дарить.
— А я подарил. Прекрати. Сейчас же, — я положил телефон на стол и пролистал плейлист, ища сохраненную песню и уже чувствуя ее мелодии в голове. Никакая музыка не была для меня под запретом. Неважно, из какой она эры — пока ритм был бодрым и веселым, это мне подходило.
Я нажал на воспроизведение и прибавил громкость до максимума. Музыка разносилась по дому, и я улыбнулся, повернувшись к маме, которая краснела и прижимала ладони к щекам.
— Скайлар, ну нет.
— Отказывать нельзя, — прокричал я, заглушая Селену Гомез, которая кричала тусить как в ее день рождения.
Я схватил маму за руку, и она не сопротивлялась, смеясь, пока я свободно плясал, подпевая безумной и живой песне про день рождения. Мама сдалась и присоединилась ко мне, двигаясь неуклюже и пытаясь поспевать, пока я кружил ее и быстро направлял с одного конца кухни на другой, выкрикивая слова и путая текст, но ни капельки не переживая, потому что мама выглядела как никогда счастливой.
Важно лишь то, что на лице моей мамы сияла улыбка, а ее глаза светились так, что я вспоминал время, когда мне было шесть. Одним из моих первых воспоминаний было то, как мы танцевали по радио в день, когда я пошел в первый класс. Это было задолго до того, как она встретилась с Уолтером и вышла за него замуж. Тогда я впервые обнаружил, как много радости музыка приносит в мою жизнь.
Мы протанцевали почти всю песню, и тут она резко оборвалась; неожиданная тишина оглушала. Мы с мамой оба резко повернулись и увидели моего четырнадцатилетнего брата, усмехающегося и держащего мой телефон.
— Вы в курсе, что сейчас восемь утра?
Мама поправила волосы и улыбнулась Джейкобу. Ее щеки
— Доброе утро, Джейк.
— Восемь часов двадцать три минуты, — он ткнул телефоном мне в лицо, словно я не слышал его претензий.
Я забрал свой телефон и в шутку шлепнул брата по щеке.
— Я не дал тебе отоспаться? Прости, мам, накатили грозовые облака, и в прогнозе погоды лишь несчастный дождь. Я пытался.
Джейкоб отпихнул мою руку от его лица. Я потянулся взъерошить ему волосы, но он оттолкнул меня, и я толкнул его в ответ. Все это было в шутку, и к тому времени, когда мама объявила «Ну довольно уже», мы оба смеялись, и я сгреб его в шутливый захват, ероша волосы.
Джейкоб зевнул, отодвигаясь от меня. Он окинул взглядом кухню, едва приоткрыв глаза до щелочек, и сон как будто до сих пор делал его тело грузным.
— Что ты вообще здесь делаешь? Я думал, ты съехал, типа, целую вечность назад. Вместе со своей дерьмовой музыкой.
— У мамы день рождения, и я пришел пожелать ей замечательного дня танцами и... — я развернулся и схватил со стола коробку в оберточной бумаге, низко поклонившись моей матери. — И доставить миледи этот подарок.
— Скайлар, ну не стоило.
— Не-не-не. Открывай. Мне пора бежать, так что у нас нет времени спорить.
Она не подняла шум, но я знал, что ей этого хотелось. Смирившись, она приняла подарок и стала аккуратно разворачивать обертку, сказав моему брату налить в вафельницу следующую порцию теста.
Джейкоб заворчал и подошел к вафельнице, но одним глазом следил, что делает мама. Он походил на Уолтера темными волосами, притупленным носом и округлым подбородком. Он был коренастым и все еще сохранял детскую пухлость, которая наверняка уйдет, когда он подрастет еще на несколько сантиметров.
Мама аккуратно убирала скотч с оберточной бумаги по одному кусочку за раз. Она была из тех, кто ценил каждый этап обмена подарками. В ее спальне имелся отдельный ящик для старой оберточной бумаги. Она помнила каждый повод, от кого получен подарок, и что было внутри. Это была ее особенность.
Под оберткой была коробка безо всяких отметок. Мама открыла ее, и ее ладонь взлетела ко рту.
— О, Скайлар.
— Это из Перу. Шерсть альпаки. Я купил это у местных. У них прилавки прямо на улицах, там леди вяжут и болтают друг с другом. Они не очень хорошо говорят по-английски, но явно умеют торговаться с туристами. Это одеяло.
Она вытащила одеяло и приподняла. Оно было разноцветным и элегантно связанным с узором, часто встречающимся в вязаных вещах, которые я видел. Маленькие альпаки украшали края. Маме вечно было холодно, и увидев это одеяло, я знал, что оно станет идеальным подарком.
— Ты же дома уже шесть месяцев.
— И мне было очень сложно не отдать его тебе в ту же секунду, когда мой самолет приземлился. Зима близко. С ним тебе будет тепло.
Мой брат кашлянул, и там отчетливо слышалось «жополиз».