Бесконечная война
Шрифт:
Одной из бесполезных вещей, которые я запомнил со школы, был тезис Тернераp [11] . А он гласил, что американский характер был сформирован стремлением к границе, которая всегда удалялась и всегда сохраняла свою притягательную силу.
От этой мысли меня ненадолго бросило в дрожь. Не были ли наши помыслы проявлением этого самого стремления?
Временной версией мечты, погибшей задолго до моего рождения. Хотя она привела моего отца вместе со всем моим семейством — в микроавтобусе «фольксваген», чье ржавое тело было сплошь
11
Тернер, Фредерик Джексон (1861-1932) — американский историк.
Вполне возможно, что из всего десятка миллиардов душ, населявших этот угол Галактики, только Мэригей и я имели какое-то призрачное осознание американского понятия границы. И Чарли, и Диана, и Макс были рождены в месте, которое все еще именовалось Америкой, но это было вовсе не то место, о котором рассуждал Фредерик Джексон Тернер, и его единственная «граница» проходила на расстоянии бесчисленных световых лет и столетий, где мужчины и женщины вели беспричинную борьбу с непостижимым врагом.
Появился Билл, мы надели передники и перчатки и отправились на причал. Обрабатывая первые два перемета, мы двигались в почти полном молчании, обмениваясь лишь необходимыми односложными словами. Билл казнил рыб с таким пылом, что дважды всадил косарь глубоко в деревянный стол.
— Ну как, тебе наговорили гадостей насчет родителей — тюремных пташек?
— Пташек? А, заключенных в тюрьму... Да они в основном считали, что это очень забавно. Похищение космического корабля и все такое прочее — как в кино.
— Похоже, что мы его все-таки получим.
— Наша историчка, Человек, сказала: она думает, что дадут. Они могут заменить этот корабль на более новый; пригнать его с Земли через коллапсар. И никакой реальной потери.— Он с силой рубанул лезвием по рыбе.— Для них.
Его намек был достаточно ясен.
— Но потеря может быть реальной для тебя. Если ты не отправишься с нами.
Он мгновение смотрел на корчившуюся безголовую рыбу, затем отрубил ей хвост и бросил ее в морозильник.
— Есть вещи, которые я не могу сказать по-английски. Возможно, в нем нет для этого слов.
— Продолжай.
— Ты сказал: «Может быть потеря для тебя». Или же ты мог сказать: « Будетпотеря для тебя». Но ничего среднего между этими двумя значениями.
Я замер, держа леску в руках и пытаясь разобраться в грамматике.
— Я не понимаю. «Может» говорится, если речь идет о будущем, о чем-то находящемся под сомнением.
Он выплюнул фразу на стандартном языке:
— Та meey a cha! «Мееу» говорят, когда результат сомнителен, но решение принято. Не «ta loo a cha» или «ta lee а cha», означающее то же самое, что и ваше «может быть» или «будет».
— Я никогда не был силен в языках.
— Наверно, да. Но дело не в этом, не в этом, не в этом...— Он сердито стиснул челюсти, лицо покраснело. Казнил еще одну рыбу и прицепил голову на крюк.— Независимо от того,
— Это очень резко.— Я закончил разделывать рыбину.— Вы можете отправиться с нами. Я хочу, чтобы вы были с нами.
— И что ты предлагаешь? Бросить все! Большое спасибо.
Я внутренне напрягся, чтобы говорить спокойно.
— Вы могли бы рассмотреть это как возможность.
— Возможность для вас. Мне через десять лет будет... что-то около тридцати чуть больше, или чуть меньше, а все, кого я знаю, кроме вас, будут мертвы уже сорок тысяч лет. Это не возможность. Это приговор! Почти смертный приговор.
— Для меня это граница. Единственная оставшаяся.
— Ковбои и индусы,— негромко сказал он, вновь принимаясь за рыбу. Я не стал добавлять «пакистанцы».
Я понимал, что нормальным был он, а не я, даже по меркам моей собственной давно погибшей культуры. Мэригей, и я, и другие ветераны Вечной войны не раз перескакивали вперед во времени, обычно зная, что по возвращении единственными живыми нашими современниками будут те люди, вместе с которыми они совершили это путешествие.
И через двадцать лет после окончания войны это все еще являлось для меня важнейшим из понятий: настоящее — всего лишь иллюзия и, хотя жизнь продолжается, любая жизнь — это просто парок от дыхания на ветру. На следующий день этой посылке суждено было оказаться оспоренной, причем со стороны совершенно неожиданного оппонента.
Глава 6
Три раза в течение длинного года я должен был представать перед Дианой для одной примитивной медицинской процедуры. Ни один Человек и никто из людей, рожденных на протяжении нескольких последних столетий, не болел раком, но у некоторых из нас, ископаемых, не существовало генов, подавляющих это заболевание. И потому Диане периодически приходилось заглядывать туда, где, как мы это называли, не светило солнце.
Стена ее кабинета, находившегося наверху, в куполе, поначалу сверкала металлом. В то время из-за полукруглой формы комнаты в ней была очень странная акустика. Диана могла что-то говорить тихим шепотом, стоя в дальнем конце комнаты, а вам казалось, будто она говорит прямо в ухо. Чарли, Макс и я вытащили несколько стоек и панелей из склада позади пожарного депо и сделали почти квадратную комнату. На стенах в милом беспорядке висели картины и голограммы, которые я старательно пытался изучать, пока она вводила зонд мне в прямую кишку.
— Твой маленький приятель вернулся,— сказала она.— Предраковые изменения. Я возьму образец, чтобы отослать на исследование.
Когда она вынимала зонд, я почувствовал странное ощущение — оно прошло очень быстро, но у меня перехватило дух — облегчение, легкую боль и дрожь, наподобие эротической.
— Ты знаешь порядок. Я дам тебе пилюлю, ничего не ешь двенадцать часов, потом примешь ее, и еще через два часа наполнишь желудок. Хлеб, картофельное пюре/— Она подошла к стальной лабораторной раковине, держа на вытянутых руках змеевидный эндоскопический зонд.— Приведи себя в порядок и оденься, пока я займусь этим.