Бесконечность
Шрифт:
бутылки, шприцы, безголовые маки,
недевственность с детства, желанья рожать…
Так сложно быть здравым и им неподобным
средь улиц – Кунсткамеры мутной, живой!
Так трудно поэту средь скотства и топи!
Эх, не перейти бы с письма на их вой…
Серебряно-бронзовый лёд
Серебряный, бронзовый лёд Черноземья,
что
бульвары и улочки с чёрною сетью,
весь город огромным катком застелил.
Тот глянец коварный окинул все веси,
впитался в асфальты, брусчатки и грязь,
впаялся свинцом, пластилиновым весом,
замазал ячейки, залил каждый лаз,
приклеился мазью, густою мастикой,
лёг атласной скатертью между домов,
разлился сметаной по глади великой,
став сморозью между лучей и ветров.
И этот сияющий блеск с отраженьем
подарит всем чувства опаски средь дней,
событья скольжений, езды и падений,
надломы и парочку-тройку смертей…
Народец
Какой-то чудной, непонятный народец!
Ругает князей, восхваляет свой флаг,
соседям навалит куч на огородец,
готов накормить всех дворняг и бродяг,
и пьёт на поминках, как будто на свадьбе,
в соборах челом и коленями бьёт,
услужлив дворянам в хоромах, усадьбе,
а жёнушек лупит, пугает, клянёт,
плутает и ищет любовь и семейность,
ночует и днюет в постелях чужих,
не знает свободу и личную ценность,
не видел молитв и писаний святых,
глотает порочные воды и смеси,
ворует, когда и светло, и темно,
лежит на печи и порой дружит с бесом…
Понять парадоксы, увы, не дано.
Мартовский студень столицы Черноземья
Как муха по жирной и сальной прослойке,
покрывшей застывший, большой холодец,
по грязной, желейной и каменной корке,
по масляной глади, что как леденец,
по мокрым настилам, покрытых эмалью,
по тесту, повидлу с кусками стекла,
по чудо-варенью с камнями и сталью,
по озеру, что из пылинок, сукна,
по тропам средь кучных зефирных сугробов,
по сливочным ширям, слоистым краям,
по гуще, мороженым далям и пробам,
по мутным, хрустальным, чужим сторонам,
по мятой муке и кисельному гелю,
по зельцу, фаянсу, керамике, льну,
по твёрдой воде, пастиле и коктейлю,
иду по высокому, подлому льду…
Татуировки. Готовность к преображению
О, мастер, раскрась эту скучную дерму,
формовку округлостей, гладей, углов,
набей мне животных на чистенькой ферме,
портреты на поры альбомных листов,
впиши поэтизмы в одежду сухую,
вонзи разноцветность в невинный рельеф,
вдави красоту в красоту молодую,
чтоб стал ещё краше, брутальней, как лев;
твори ремесло на свободных полотнах,
укрась пресвященность покрова писца,
внеси семь сюжетов, работая плотно,
одень мою бежевость кистью творца,
вживи в мои блёклые сетки картинки,
врисуй в меня лучшее чувство – любовь!
Бери уже краски, эскизы, машинку,
ведь я к процедуре, тушёвке готов!
Сострадание или логика
По мусоркам шастают стаи собак,
везде ковыряются, ищут обеды,
обнюхав прохожих и вспененный бак,
рычат и грызут за штаны и пакеты,
всё чаще без бирок на грязных ушах
блуждают по улицам, за гаражами,
пугают славян, что обходят, дрожат,
страшат матерей, что идут с малышами.
Потомки волков средь полудня, во тьме
отчаянно лают, скулят и грызутся,
разбойными стаями бродят везде,
плодятся и к людям так бешено рвутся.
Старухи их кормят, как бесы чертей.
Зверьё – и друзья, и враги человека.