Бескрылые птицы
Шрифт:
Они возвращались опять теми же темными переулками. В подъездах домов, притаившись в темноте, стояли мужчины и женщины. Они стояли, крепко обнявшись, и целовались, не обращая внимания на прохожих.
После этого они встречались каждый вечер. Иногда ходили в балаган. Парни стреляли и предоставляли девушкам выбирать призы. В другой раз они смотрели в кино какой-нибудь фильм. В «Эмпайре» показывали только английские фильмы, из жизни канадских охотников и английских фермеров. Однажды они зашли в «Спэниш джейд» — причудливое, построенное в форме амфитеатра кино, где показывали только фильмы об Испании или других южных странах. Каждый сеанс оканчивался дивертисментом в испанском духе. Девушки искренне радовались любому зрелищу, — видно было, что они не избалованы.
После сеансов они опять шли на футбольное поле, где Ирбе с Долли отставали немного, и их фигуры бросали гигантские тени на лужайку. Волдис каждый вечер несколько раз целовал девушку и угощал ее орехами, но девушка становилась все беспокойнее.
Разговаривали они мало, так как Анни уже все рассказала о своей фабрике. Она была всего лишь простой ткачихой, ткала она не шелк, а простую хлопчатобумажную ткань… О себе Волдис никогда не умел рассказывать.
Они были чужими друг другу, — такими им и следовало оставаться.
И все же иногда, когда Волдис держал в своих руках тонкие девичьи пальцы, ему казалось, что не только тепло тела передавали ему эти руки, — то был мостик, переброшенный от человека к человеку, и каждый толчок пульсирующей в них крови нес волну затаенных дум и желаний, которые трудно было выразить словами.
Как-то на пароходе объявили, что наутро «Эрика» покинет порт; она провела в манчестерских доках уже две недели.
Наступил вечер. Волдис и Ирбе опять встретились с девушками. Они пошли к темным окраинам, как будто хотели скрыть что-то греховное.
— Почему вы сегодня такой молчаливый, — заговорила Анни. — Вам скучно?
— Хорошо, если бы это была только скука.
— Значит, что-то похуже?
— Трудно сказать, лучше или хуже. Часто то, что вначале кажется очень приятным, превращается потом в большое несчастье, и наоборот.
— А сейчас вы как думаете?
— Я думаю, что неплохо бы провести еще несколько недель в Манчестере.
— Вы отплываете? Когда?
— Завтра.
Они шли некоторое время в глубоком молчании. На футбольном поле девушка больше не остановилась на обычном месте.
— Не будем ждать Долли? — спросил Волдис.
— Не знаю. Нет, не стоит.
— Можно вас еще немного проводить?
— Да… можно…
За футбольным полем им пришлось переходить ярко освещенные трамвайные пути, соединяющие Салфорд с Манчестером. Волдис хотел освободить локоть девушки и дать ей возможность одной пройти светлую полосу дороги у путей. Анни взглянула на него и крепко, крепко сжала руку Волдиса.
Они вошли в темную аллею: налево стояла высокая каменная стена, над которой свешивались густые ветви темных деревьев, направо чернел изрытый огород с белеющими в темноте кочанами капусты.
Грязная дорога поднималась в гору. На горе стояла башня. Она напоминала ворота средневековой крепости: сквозь основание башни проходила дорога.
Здесь они остановились. Девушка с минуту прислушивалась, оглянулась на аллею, затем свернула налево, и они по темной каменной лестнице поднялись наверх. Теперь они были одни.
— Долли вас будет искать, — сказал Волдис, когда они сели на широкую плиту подоконника.
— Пусть ищет…
Башня была высока сама по себе и, кроме того, стояла на холме, поэтому она возвышалась над всей окрестностью. Окна были без стекол. Молодые люди сидели рядом и смотрели на ночной гудящий город. Снизу доносился звон двухэтажных трамваев, переполненных пассажирами, горели тысячи огней, как громадный пламенеющий костер, световые рекламы соперничали одна с другой, провозглашая оплаченную хвалу сигаретам и бритвам. Где-то далеко на канале завывала мощная сирена, и эхо через одинаковые интервалы разносилось по городу текстильщиков.
В башне было темно. Двое молодых людей молчали, прислонившись к каменной стене. Время шло…
Маленькая девушка обратила печальный взгляд на задумчивое лицо своего спутника и еле заметно улыбнулась.
Волдис, не говоря ни слова, нежно обнял узкие плечи и склонился к девушке. В прохладном ночном воздухе поднималось облачко пара от их горячего дыхания.
Они сидели, тесно прижавшись, как два озябших ребенка. Анни, склонив голову на плечо Волдиса, дышала часто и прерывисто.
До самого горизонта сверкали огни. Башня казалась темным одиноким островом. Перебирая пальцы Анни, Волдис думал о том, как жестока жизнь. Сегодня он держит в объятиях эту незнакомую женщину, все его существо полно тихой, но тревожной радостью. Девушка доверчиво прижалась к его груди, слушает, как бьется его сердце о стенки грудной клетки… она, наверно, счастлива сейчас. А завтра где-то далеко на канале загудит один из пароходов, как сейчас этот чужой, неизвестный, между ними лягут громадные просторы, и они пойдут каждый своей узкой тропой. Им нельзя будет оглянуться назад, потому что каждый взгляд в невозвратимое прошлое причиняет только боль…
Анни попыталась улыбнуться. Тогда Волдис заговорил:
— Анни… Жить каждому своей маленькой жизнью, которая течет по узкому руслу, и только иногда со страстной болью тосковать о недосягаемом, необъятном просторе мира — вот наша судьба. Будничная суета быстро усыпляет всякую боль. Но если случай сталкивает одного человека с другим так близко, как нас с тобой, чтобы потом разлучить, может быть, навеки, — это величайшая жестокость, какая может случиться с человеком.
Девушка прижалась к его лицу своей горячей щекой.
— Я люблю вас… — шепнула она ему на ухо.
Но теперь это были лишние слова…
— Анни, — продолжал Волдис. — Я завтра уеду далеко отсюда. Мои пути, может быть, никогда не приведут меня в эту страну, в этот город, в эту башню. Мы никогда ничего не узнаем друг о друге. Мы будем потеряны друг для друга навсегда.
— Ты будешь обо мне вспоминать… иногда? — шептала она, целуя его в последний раз.
— Может быть, иногда. Но эти воспоминания только отравят наши думы, и они станут горькими. Букашке больно, ей тяжело, потому что у нее есть сердце… Но она бессильна!
В городе один за другим гасли огни. На улицы спустилась ночная тишина. Перестали ходить трамваи.
Наконец они расстались.
Анни продолжала сидеть на подоконнике.
Волдис ушел. Внизу он обернулся, чтобы взглянуть на башню, и ему показалось, что серая громада стала еще больше. Как грозный призрак, темнела она в ночи, стиснув в своих каменных объятиях человеческое существо, оставшееся там в полном одиночестве. В окнах башни завывал ветер.
Волдис один, без товарища, шагал по тихим улицам. Непривычно громко раздавались звуки шагов по асфальту. До утра было далеко. Он замедлил шаги и шел, размышляя о бесконечной повторяемости жизни. Анни завтра опять пойдет к воротам доков — теперь это ее путь. Потом она встретит кого-нибудь, кто ее купит… И одновременно с ней на улицу выйдут тысячи девушек, которым нечего есть. Они будут стоять у доков всего мира…