Бескрылые

Воронов Роман

— На сознание души Эго натягивает «шутовской колпак» с бубенцами, и желательно, для Эго, чтобы он сполз со лба на глаза, а еще лучше на подбородок; ничего не вижу вокруг, а значит, и говорить не о чем.

— А бубенцы-то зачем? — усмехнулся Генерал.

— Они подобны колокольчику в руках прокаженного, дабы окружающие были осведомлены о его приближении, а чем больше звона от бубенцов вокруг, тем меньше желание стянуть с себя колпак.

— Эка загнул, — причмокнул Художник, наполняя элем свой кубок.

— Более того, — не унимался Философ, подставляя под эль и свой сосуд, — любая

душа прекрасно «видит» свое отставание через длину волочащегося за ней кармического хвоста. И если Абсолют равномерным полем Любви (с одинаковым доступом для всех и везде к нему) сглаживает разницу в «шкале присутствия», то Эго вводит элемент соревновательности, понятие «хуже-лучше», и тут же предлагает свое решение возникающего дисбаланса — колпак, отсекающий на время воплощения хвост как принцип беспамятства и самости, поворачивая спин «хуже-лучше» концом «лучше» к контролируемой душе и концом «хуже» ко всем остальным.

— А я поддержу товарища, — неожиданно пропищали тонким, почти визгливым голосом.

«Похоже, Советник», — Король невольно улыбнулся, припоминая тощего, долговязого шута, которому дал это прозвище за внешнее сходство с его собственным советником.

— Не окажись на человеке колпака с бубенцами, что уберегает, по утверждению нашего многообразованного коллеги, от излишней любви всех ближних, — советник картинно перекрестился со словами «Упаси, Боже», — то привело бы таковое мышление к безрассудному разбазариванию имущества в пользу соседей и полному собственному обнищанию.

Шутовская братия дружно разразилась аплодисментами, а Философ, обведя столь почтенное собрание осоловелым взглядом, пробормотал:

— Поклонись Богу, сиречь самому себе, и колпак слетит с головы. Челом бьют именно по этому поводу, а не чтоб угодить Небесам и выпросить лучшей доли.

— Отставить, — грохнул кулаком по столу Генерал. — Бессмысленная храбрость, отсутствие расчета и всячески недопустимая жалость к собственному солдату в отсутствие на голове полководца колпака, — тут вояка громко икнул, — не позволит вести победоносные захватнические войны, а от обороны одни убытки, в то время как взятие чужого города штурмом приносит доход казне, а воинам — славу.

Весьма довольный услышанной гиперболой Король неаккуратно мотнул головой и больно ударился подбородком, внизу же, стянув с лысой головы желтый с красными полосами профессиональный убор, поднялся шут, наделенный Творцом большими пухлыми губами и мясистым носом, и прошепелявил:

— Поставленный смотреть за златом без колпака первым вытащит сундуки из подвалов и раздаст их содержимое нищим просто из сострадания. — Губы его, такие же по размеру, как и пальцы, свернулись бантиком. — И взойдет на эшафот со счастливой улыбкой на блаженной физиономии спасителя мира. Тьфу, тьфу, тьфу… За колпак.

Он до дна осушил свой кубок.

— Колпак экранирует связь с Высшим Я, пока человек занят собой, ему не до Бога, а ведь он и есть Бог, познанный через любовь, вместо иллюзии, что я Бог, навеянной самостью, — задумчиво произнес Философ и безвольно уронил отяжелевшую голову на стол.

— Важное замечание, — прозвучал хорошо поставленный, бархатный голос.

«Ученый», — безошибочно на этот раз определил Король, потирая синяк.

— Однако есть несомненные плюсы в наличии шутовского колпака на голове человека. Посудите сами, ученый без «таковой защиты» вряд ли решится вмешиваться в мир Божий: вспарывать брюшко лягушки, дабы увидеть ее устройство, цеплять на ствол древа одного вида ветку с другого и ждать нового плода, совать в огонь для расплавления иные материалы или замерять лунные фазы, чтобы понять связь приливов водных у берегов и эмоциональных в человеке с ее движением вокруг земной сферы.

— Пожалуй, и я соглашусь с коллегой, — поднялся с места самый старый седовласый шут, — ну представьте себе — врачеватель без колпака вместо решительных действий (смешать микстуру, наложить компресс или отрезать гниющую кость) начнет читать проповедь страдальцу о недопустимости его поведения либо тайных его помышлений, приведших к подобному плачевному результату: хвори, ране или проказе.

Шуты громко наперебой загалдели, вспоминая свои болячки и вывихи, прыщи и нарывы, а также многочисленные синяки на пятых точках, получаемые регулярно от железных сапог охранников.

— Надо жаловаться Королю, — раздавались пьяные голоса, — просить прибавки к жалованию или, на худой конец, мягких накладок на рыцарские башмаки.

Король, лежа на животе, трясся от смеха, конечно же угадав в последнем выступающем Врача, странноватого, но беззлобного шута, а дискуссия на предмет медицинских страховок разгоралась все сильнее, но обычного катарсиса, с битой посудой и банальным мордобоем, достичь не успела. Очнувшийся, видимо от шума, Философ громовым басом возвестил:

— Энергетически шутовской колпак — это двойник Высшего Я, смоделированный Эго, куда и перенаправляется сознание души. Я не должен подниматься на вершину, я уже на ней, по праву «рождения» от Бога, по наличию в моей сути Божьей искры. Путь к Высшему Я — поток любви от себя, дорога к его подмене — поток любви к себе.

После этих слов в трапезной воцарилась зловещая тишина, коею через некоторое время прервал звук отодвигающейся лавки, бульканье эля, изливаемого из бочки в кубок, и заикающийся голос («Воспитатель», — точно определил его величество шута, приставленного развлекать королевских детей):

— Я пью за колпак. В нашем деле без него — швах. Колпак на голове — это «мокрая тряпка» в материнских руках, прогоняющая с кухни сорванца, пытающегося стянуть со стола угощение раньше времени, это отцовский ремень как важный аргумент для нежелающего складывать цифры или правильно ставить пальцы на струны мандолины чада.

— Ваше дело всегда швах, и с колпаком, и без оного, — захохотал Генерал. — Из человека можно что-то получить только тогда, когда он солдат, а пока сопляк — пустое размахивание обнаженным мечем в воздухе.

— Я бы поспорил, — обиделся Воспитатель. (Король в своем укрытии давно понял, кто выступает сейчас.)

Но его аргументацию перебил своей полуживой пока Философ:

— Рукой самости надевается шутовской колпак, рукой смирения он стягивается.

— Болтовня, — плюнул Генерал в кубок Художника, на что тот, выпучив глаза от изумления, коротко заметил: