Беспечный транзит
Шрифт:
Голубоглазый засмеялся, вновь обнажив белозубую улыбку. Смех его был как серебряный колоколец и в то же время как мощный поток рек многих. Веяло чем-то могущественным и сильным от всей его фигуры.
– Ну, так я и есть Он.
– В смысле, кто?
– спросил Потерявший память.
– Как кто? Тот, кого вы назвали последним. Ну,.. Борис Борисыч - есть в нем что-то от меня. Ну, вот, стало быть, и познакомились. А вы чаек-то пейте, а то остынет, - сказал Бог, пододвинув поближе стакан к Потерявшему память.
– Нам долго еще ехать, дорога у нас с вами долгая, подкрепитесь чем - нибудь. Вот просвирки, вот католические облатки,
Сакральный мистический трепет охватил Непомнящего.
– Вы, вот, видите ли, память потеряли, а меня помните. Так и я вас знаю. Вас, кажется, с детства Володенькой зовут? Помню вас, как вы в пионерском галстуке разгуливали. Что и говорить, сколько воды утекло с момента сотворения мира и с того момента, когда вы пришли в него.
Голубоглазый скрестил пальцы, на всех блестели серебряные кольца. А за окном быстро набирающего скорость поезда мелькала ширь российских просторов - полуживые деревеньки и села, незнакомые городишки, похожие на маленьких серых воробьев. И эти городишки коптили в небо трубами, и была какая-то размеренная возня в них.
Потом они проехали мимо сгоревших алтайских сел, где торчали одни печные трубы. Бабы и мужики разбирали завалы, работала строительная техника, наспех собирая временное жилье.
– Денег не хватает, - изрек Господь, глядя на бедствующих.
– Как сказал ваш друг по управлению этой большой подводной лодкой Дима, - усмехнувшись, произнес похожий на Гребенщикова Бог.
"Какой еще там Дима", - задумался про себя Находящийся в амнезии. Память медленными шажками стала возвращаться к нему.
Похожий на Гребенщикова Бог порезал сырокопченую колбасу, пупырчатые огурчики, достал еще какие-то нехитрые яства на стол:
– Угощайтесь, угощайтесь, это все местное, не из Европы, разве что вот сыр маасдам - не успел Роскомбредпозор гусеницами по нему проехаться. Путь долгий. Здесь, видите ли, буфет не работает, а разносят только чай.
– Интересно, а как другие пассажиры?
– вопросил Непомнящий.
– Ну, так с вещами, с вещами-с, сударь, взяли с собой все необходимое. Я ведь, - (сделав ударение на первом слове),- всех вас собрал.
Тут же откуда-то из-за стены послышалась песня "Аквариума" "Хорошо анахорету", она смолкла, и ее, как в нон-стопе, сменила другая: "О лебеде исчезнувшем, о лебеде, ушедшем во тьму, я молюсь. Святые, заступитесь за нас...".
А память к нашему путешественнику, тем не менее, все возвращалась и возвращалась. Двери купе открылись, за спиной проводницы мелькнуло лицо Геннадия Дюганова. Дюганов улыбнулся всей своей широкой улыбкой и так же внезапно исчез. Проводница Загарова, с цифрой шесть на погонах, принесла четыре стакана чая, рафинад, поставила блюдечко с нарезанным лимоном. Она хитро и как-то загадочно улыбнулась несвойственной ей улыбкой и, сделав небольшой книксен, удалилась.
– Люблю, знаете ли, - произнес Господь, похожий на Гребенщикова, - чай с лимоном. Душу, знаете ли, согревает. Вспоминаешь мелких советских чиновников, которые ездили в поездах и тоже просили чай с лимоном.
Голубоглазый Господь отхлебнул чай , вытянул в стороны свои могучие с кольцами и перстнями руки и сладко зевнул.
"Чух-чух-чух-чух-чух-чух... бах-бах-бах-бах-бах-бах... Куда? Зачем? Куда? Когда, когда, когда...", - ритмично стучали колеса поезда о бесконечно уходящие вдаль рельсы, как бы намекая на геометрию Эвклида и Лобачевского насчет сходящихся и несходящихся параллельных прямых.
Непомнящий снова открыл глаза, но теперь уже он был не Непомнящий, а целиком вспомнивший, кто он есть. Влад Владыч Букин. Не какой-нибудь тебе Березкин, Дубов или, хотя бы, просто Иванов. И даже не слева стоящий рядом с ним на всех форумах и конгрессах бывший любитель оленей Тойгу. И не псевдооппонент Гена Дюганов, недавно заглянувший в дверь купе (мол, я тут, имей в виду). И даже не разыгрывающий из себя кремлевского шута и балагура Пузановский.
Нет, это был Он! Как будто молния прояснила сумрак забывчивости в его голове, и он уже хотел было воскликнуть "Господи!", - вскочив с постели, но загадочного незнакомца в купе не было. Недопитый чай на столе, несколько кружков сервелата, какие-то салаты в пластиковых баночках и...необычайно благостная атмосфера благополучия, спокойствия, защищенности. Во всем купе распространялся некий радужный свет, он был настолько слит с каждой его мыслью, гладил его, как легкий ветерок, по голове, казалось, щекотал ему ноздри, от чего Влад Владыч неожиданно чихнул и...
...и голубоглазый гость снова оказался на месте со своей непринужденной и умиротворяющей улыбкой. Влад Владыч плакал, точнее сказать, рыдал. Ну, наконец-то драгоценная для него партийная память вместе с воспоминаниями всей его жизни вернулась на место, как заново включенная грампластинка, издающая раритетный шипящий призвук. Как заработавший вдруг CD- диск или флешка в компьютере после отключения электроэнергии. В общем, память вернулась!
– Не могу подобрать слов, - робко заблеял Букин, - как вас...э-э-э м-м-м а-а-а... спасибо!
– истошно вылилось из его нутра.
– Спасибо вам, Господи!
– Да за что?
– изумился Незнакомец, признанный Влад Владычем за Бога.
– Ну, как же, я все вспомнил! Я Влад Владыч Букин, являюсь главным...
Голубоглазый Господь посмотрел на него с усмешкой, как на запыхавшегося после бега ребенка:
– Да можете не продолжать, - махнув рукой, остановил его похожий на Б.Г.Бог.
– Успокойтесь, допейте чай... Остыл, правда... Все хорошо, когда вспомнишь, кто ты, - продолжал он.
– И зачем, и откуда. Я бы сказал так: накажите дурака, отобрав у него память. А я вот думаю, Влад Владыч, а зачем она вам - память? Что вы делать-то будете с ней?
– улыбнувшись, спросил незнакомый Бог.
– Ну, как... Жить, работать, ну, я же...
В этот момент дверь купе открылась, и, как по немому приказу, вошла проводница Загарова со своей как бы нарисованной на холсте улыбкой. Она принесла на подносе не только горячий чай с лимоном, но и поставила на столик роскошный завтрак. Меню было министерским, и Бог послал, что говорится, устрицы, томящиеся в лаймовом соке, всевозможную дичь, осетрину и другое, более впечатляющее, кремлевское, недоступное простым смердам.
В общем, Бог послал. У Букина аж челюсть отвисла. Тот, который Б.Г., могучей рукой намазывал черную икру на французский багет с маслом, при этом, глядя на осеннюю картину за окном в духе "летят утки и два гуся". "Как помажу бутерброд, сразу мысль, а как народ?", - промелькнуло в голове возвращенного не только к памяти, но и к его врожденному цинизму Букина.