Бесплотные герои. Происхождение образов "Илиады"
Шрифт:
Откуда же на самом Крите сюжет о похищении жены царя и ее возвращении? Образовался ли он на Крите или принесен на остров еще откуда-то? На критских и микенских изображениях, о которых говорилось, отмечены следы египетского влияния. В древнейшем египетском фольклоре действительно можно отыскать источник интересующего нас сюжета.
В Британском музее хранится так называемый папирус д'Орбиней — рукопись XIX династии (XIV–XIII века до н. э.) на новоегипетском разговорном языке. Содержание папируса известно как «Сказка о двух братьях». В этом произведении рассказывается о двух братьях-земледельцах, которые преодолевают козни своих жен и наказывают их за измену. Злодей фараон похитил жену младшего брата. Этот младший брат на время уехал на восток, в Сирию. В конце концов добро торжествует, и братья воцаряются в Египте.
Сходство с сюжетом греческого предания
Сказка записана незадолго до времени Троянской войны уже в литературной обработке, а в устном обращении она, разумеется, ходила и до того.
В Троянском цикле, в «Илиаде» можно усмотреть следы заимствований из Египта. После некоторых задержек Менелая и Елены на обратном пути из Трои они, непонятно почему, попали в Египет (для этого нет ни логических мотивов, ни художественной необходимости). По другим версиям, Елена провела в Египте весь период разлуки с мужем.
В греческом эпосе сюжет похищенной жены не единственное египетское заимствование. Ряд мотивов «Одиссеи» — явно египетского происхождения. Например, некоторые подробности из приключений Одиссея, пережившего крушение на море, повторяют египетскую «Сказку о потерпевшем кораблекрушение». Таково и пребывание Менелая у Протея. Рай, как его описывает Менелаю Протей, изображается совершенно в египетском вкусе.
Вообще, с XVI–XV веков ахейский мир находился под сильным влиянием Египта, что фиксируется не только в мифах, но и археологически: попытка бальзамирования, золотые маски и египетский иероглиф «знак жизни» в шахтных гробницах Микен. Ахейские вожди, по-видимому, участвовали в столкновениях египтян с гиксосами в Египте. X. Лоример предположила, что в Амарне, столице фараона-еретика Эхнатона во второй четверти XIV века, существовал квартал ахейских купцов. В табличках ахейской письменности XIII века есть личные имена Египтий (в Кноссе) и Эфиопос (в Пилосе), а также египетское название меча. Ну а во второй половине XIII — первой половине XII века ахейцы и данаи в числе «народов моря» напали на Египет и подвизались в качестве то врагов, то наемников в Ливии и в долине Нила. Так что канал для проникновения фольклорных мотивов и сюжетов из Египта в ахейский мир явно существовал с XVI по XII века до н. э.
Таким образом, есть основания увидеть в рассказе о похищении и возвращении царской жены бродячий египетско-критско-финикийско-ахейский сюжет. В роли драматической героини Троянского эпоса в Елене совместились культовый образ спартанской богини, фигура финикийского сказания и персонаж египетской волшебной сказки. В этом образе и — шире — в этом сюжете нет внутренних особенностей, которые бы диктовали приурочение к району и событиям Троады, хотя эти особенности (экспедиция на восток, война) и облегчали кое-чем такое приурочение. Этот сюжет внес в эпос проблемы брачной морали, героизировал авантюрные аспекты любовного треугольника и прежде всего защиту супружеских прав.
Так сложился образ Елены — центральной фигуры всей Троянской эпопеи. Образ, вокруг которого постепенно собрались все остальные.
3. АГАМЕМНОН
Глава коалиции ахейских царств Агамемнон обрисован в «Илиаде» чрезвычайно противоречиво. В одних ее местах он грозный и смелый воин, щедрый властитель, волевой полководец и заботливый брат. В других о нем сообщаются скверные вещи: жаден, злобен, завистлив, мстителен. Трижды панически призывал ахейские войска к бегству, оскорбил лучшего греческого воина, отчего тот покинул битву, а это обрекло греков на поражение. Словом, в этих местах Агамемнон не соответствует эпическому идеалу героя.
Противоречивость эта по-разному объясняется в трудах ученых. Одни толкуют ее как свидетельство высокого художественного мастерства поэта — уже почти три тысячи лет тому назад он создал сложный, разносторонний, психологически глубокий образ. Они не слушают скептиков, укоризненно внушающих им, что трудно ожидать такой сложности от безграмотного народного певца. Подобные возражения они воспринимают как непозволительную наглость — усомниться в гениальности великого Гомера! Да и в фольклоре других народов известен образ славного, но двоедушного государя, наносящего обиду превосходящему его доблестью вассалу — таков в русских былинах Владимир Красное Солнышко, оскорбивший богатыря Илью Муромца и наказанный (хоть и не слишком строго) за это. Но — важное отличие — там качества героя сочетаются не столь противоречиво: по одним показателям он хорош, по другим плох. Владимир щедр, но не смел, а вот Агамемнон в одинаковых ситуациях то смел, то труслив.
Другие ученые толкуют эту противоречивость иначе — как результат подправок и переделок при постепенном формировании поэмы. Имеется в виду, что в этом процессе участвовали певцы с разной политической ориентацией — из круга почитающих эту легендарную фигуру и из противоположно настроенных. В поэме один из трех призывов Агамемнона к бегству (первый — во II песни) объявлен притворным: вождь-де хотел лишь испытать свое войско, он не ожидал, что все и впрямь ринутся бежать. Но остановил их и вернул в строй не он, а Одиссей. К тому же этот призыв Агамемнона сам по себе ничем не отличается от двух других его призывов — в IX и XIV песнях, а уж те-то были, бесспорно, сделаны всерьез. Поэтому разговоры об испытании войск — явно результат ретуши, подправки прежнего искреннего призыва к бегству. Здесь неподобающему поведению верховного вождя, оказавшегося трусом (это один, негативный, образ Агамемнона), пытались придать респектабельную мотивировку (более соответствующую другому, положительному, образу Агамемнона). Это толкование представляется наиболее верным.
Есть еще и третье толкование противоречивости образа Агамемнона: он столь непонятен и нелогичен потому, что хорошо отображает реальную историческую личность, которая, естественно, не укладывается в схематический контур, заданный жанром. Если так, то эта личность должна была жить незадолго до отражения в «Илиаде», иначе законы жанра успели бы привести образ к нужным параметрам.
Итак, у нас три взаимоисключающих толкования. Впрочем, возможно, и не совсем взаимоисключающих: могли ведь проявиться и высокое психологическое мастерство одного из певцов (пусть и маловероятное), и участие разных певцов в формировании образа, и близость его реального прототипа.
Поскольку первое толкование маловероятно, можно три толкования свести к двум: одно предполагало бы вымышленность фигуры Агамемнона (вряд ли внезапное изобретение, скорее постепенное формирование), другое — историчность этой фигуры. Сравнивая эти противостоящие предположения или, может быть лучше, взвешивая долю вымысла и истории в образе Агамемнона, необходимо начать с имени героя.
Бросается в глаза сходство имен легендарного Агамемнона и мифического Мемнона. Правда, я не встречал в литературе выводов из этого сходства — сопоставления персонажей. А ведь оно напрашивается. Оба — герои Троянского цикла. Агамемнон — основной противник Ахилла в «Илиаде» (ведь с Гектором Ахилл сталкивается лишь во второй половине поэмы и убивает его задолго до конца поэмы). Мемнон — основной противник того же Ахилла в «Эфиопиде» (точнее, во второй, совершенно самостоятельной ее половине — «Мемнонии»). Имя Агамемнон выглядит развитием, усложнением имени Мемнон: в греческом языке приставка ага- придает словам значение превосходной степени, как русская пре- (например: огромный — преогромный, прекрасный, прелестный, премного; ср. в греческом имена Медея и Агамеда). По новейшим представлениям, «Эфиопида» и, уж во всяком случае, «Мемнония» старше «Илиады»: в «Илиаде» есть ряд мест, в которых ощущается влияние «Мемнонии» (заимствования установлены четко: в «Мемнонии» эти детали мотивированы сюжетом, в «Илиаде» — нет).