Беспокойный
Шрифт:
По имеющимся данным, Махмуд Гадзаев, как и Усама бен Ладен, был выпускником Рязанского училища ВДВ. Судя по тому, на чем он специализировался теперь, особенно хорошо ему давалось подрывное дело. По этой стезе он продвинулся гораздо дальше того среднего уровня, на который возвела его рязанская alma mater; иными талантами Гадзаев не блистал и потому довольно долго стоял в живой очереди претендентов на первые места в списке лиц, подлежащих уничтожению. По мере того как очередь продвигалась, постепенно превращаясь из живой в мертвую, Махмуд Гадзаев выходил из тени, из заурядного подрывника, выполняющего чужие приказы, становясь тем, кто их отдает. Стратегом он был весьма посредственным; как и большинство новоявленных полевых командиров, пришедших на смену уничтоженным в ходе бесчисленных спецопераций, его отличала большая, во многом вынужденная дерзость совершаемых вылазок
Так, по крайней мере, считали в штабе. Майор, что сидел на башенке бронетранспортера, будто нарочно подставляясь под выстрел, и, осматриваясь, водил из стороны в сторону крючковатым, как клюв хищной птицы, носом, с этим не спорил. Гадзаев будет уничтожен, как многие до него и еще многие после, но на общую картину все это вряд ли повлияет. Можно очень чисто выкосить двор и даже, вооружившись терпением и нехитрым садовым инструментом, выполоть, вытащить из земли спутанные бледные космы крапивных корней, но что-то все равно останется, и, как только ты, довольный результатами своих трудов, займешься другими делами или просто присядешь отдохнуть, в тени у забора проклюнутся и начнут разрастаться маленькие зеленые побеги…
Крючконосый майор с пятнистой от старых ожогов, лишенной бровей и ресниц физиономией, как и Махмуд Гадзаев, не был стратегом. На его взгляд, способов сделать этот регион мирным существовало всего два. Первый заключался в том, чтобы обеспечить людям уровень жизни, при котором им уже не захочется воевать и незачем будет грабить. Но тогда огромные деньги пришлось бы не только выделить из бюджета, но и израсходовать по прямому назначению – все, до последней копейки, ничегошеньки не прикарманив. Поскольку майор жил не в сказке и прекрасно об этом знал, он понимал, что первый способ никуда не годится. Второй, если отбросить демагогию и красивые иносказания, сводился к геноциду. В наши дни геноцид утратил былую популярность, и поэтому майор был убежден: все будет идти так, как идет, еще очень долго. Его это, в принципе, устраивало: если ты зарабатываешь на жизнь тем, что косишь крапиву, и ничему другому не обучен, тебе на нее, кормилицу, молиться надо…
Конечно, если ученые головы все-таки доведут до ума этот свой чудодейственный луч, придется поискать другую работу. С полгода назад, проходя очередной курс переподготовки, майор прослушал лекцию о новых, перспективных видах вооружений. Лектор вскользь, не вдаваясь в подробности (которых, вероятнее всего, и сам не знал), упомянул о разработках в области волнового воздействия на человеческую психику. С его слов выходило, что, когда такое волновое оружие создадут, побеждать противника и усмирять любые беспорядки можно будет без кровопролития и насилия, простым нажатием кнопки: щелк – и все, побросав оружие, возвращаются к мирному труду на благо того, кто первым успел добежать до кнопки…
Майор попытался представить, каково это будет – жить, не зная, по собственной инициативе ты совершаешь тот или иной поступок или под воздействием невидимого излучения, навязывающего тебе чужую волю, – но быстро запутался и оставил это бесполезное занятие. С воображением у него всегда было туго, его школьные сочинения крайне редко объемом превышали полстраницы, зато уже с пятого класса его старательно обходили стороной даже самые драчливые старшеклассники.
Узкая пыльная улица изобиловала крутыми поворотами, поскольку повторяла прихотливые изгибы горной речушки, протекавшей по дну ущелья. Справа и слева торчали, медленно разрушаясь, покинутые дома, и пустые оконные проемы слепо таращились на незваных гостей, как мертвые глазницы валяющихся в придорожной траве черепов. Селение опустело почти десять лет назад: в самом начале контртеррористической операции по нему основательно поработали системы залпового огня и вертушки; обстрел вызвал сильный оползень, уцелевшие жители разбежались кто куда, и теперь то, что не было разрушено, взорвано, сожжено или погребено под тоннами камней и грязи, медленно догнивало под лучами мягкого сентябрьского солнца.
Майор имел боевой приказ зачистить эту помойку и, если получится, представить для опознания труп Махмуда Гадзаева. Еще на дальних подступах разведчики услышали доносившуюся отсюда ожесточенную стрельбу. Палили так, словно в селении сошлись не на жизнь, а на смерть два солидных воинских подразделения: автоматные очереди сливались в непрерывный
Из услышанного майор сделал вполне логичный вывод, что там, впереди, чего-то не поделили две банды или кто-то из кровников Гадзаева решил с ним разобраться (что, в сущности, было одно и то же). Любой из этих двух вариантов его вполне устраивал: пускай они там молотят друг друга до полного изнеможения, до последнего патрона и последней капли крови. Чем дольше и ожесточеннее они будут грызться между собой, тем меньше работы останется на долю майора и его ребят.
В полном соответствии с этим стратегическим планом подразделение вступило на окраину селения примерно через час после окончания перестрелки. Бронетранспортер неторопливо, со скоростью пешехода, катился вперед, рокоча двигателем и с хрустом давя большими колесами россыпи щебня и мелких камней, которыми изобиловало то, что некогда являлось центральной улицей. Исковерканные осколками и пулями стены все еще хранили на себе следы давних пожаров, стропила проваленных крыш затянуло какими-то вьющимися растениями, жухлые листья которых то и дело принимались громко шелестеть под порывами ветра. По мере приближения к месту недавнего боя в воздухе все яснее ощущался удушливый запах гари. Пахло жженым порохом, тлеющими головнями, горелым мясом и паленой резиной; этот знакомый запах войны, в котором для полноты букета не хватало только трупного смрада, заставлял майора хищно раздувать трепещущие ноздри.
Вскоре им встретился первый покойник. Бородатый человек в новеньком, еще толком не обмявшемся по фигуре камуфляже цвета сухого листа лежал лицом вниз прямо посередине дороги, все еще цепляясь окоченевшей рукой за рукоятку автомата. Труп оттащили на обочину, чтобы колеса бронетранспортера, пройдясь по нему, не сделали невозможным опознание и дальнейшие оперативно-следственные действия в отношении родственников и ближайших знакомых убитого. При этом обнаружилось, что из окна ближайшего дома, невидимый с улицы за ветвями какого-то сильно разросшегося куста, свешивается, почти касаясь руками земли, еще один мертвец. Его автомат валялся в траве под окном, на светлом фоне стены четко выделялась широкая вертикальная полоса подсохшей крови. Бронетранспортер повернул за угол и остановился раньше, чем майор успел стукнуть прикладом по броне, подавая сигнал механику-водителю. Дальше дороги не было, и нужды в дальнейшем продвижении вперед не было тоже: поезд прибыл на конечную станцию.
Поперек улицы стоял, догорая, старый полноприводной пикап явно японского производства. Язычки бледного при дневном свете пламени лениво слизывали с сизых от окалины, изрешеченных пулями бортов последние чешуйки краски, на земле коптили клочья сгоревших дотла покрышек, и сама земля все еще курилась дымками там, где горел вытекший из прошитого длинной очередью бака бензин. Установленный на грузовой платформе крупнокалиберный пулемет бессильно уставил в землю толстый черный хобот, из казенника свисала закопченная змея патронной ленты, набитой пустыми, самопроизвольно разрядившимися во время пожара гильзами. Стоящий справа от дороги двухэтажный кирпичный дом был исклеван пулями и осколками так густо, что это напоминало кадры кинохроники, снятой в Берлине в последние дни войны. Из закопченного оконного проема на первом этаже тоже валил серый дым; у самой стены лежал, задрав к небу изорванные в клочья колеса, перевернутый и отброшенный взрывом «уазик». Из-под него торчали чьи-то ноги в солдатских ботинках и камуфляжных брюках. Левая штанина тлела, распространяя по улице запахи паленой тряпки и подгорающей свинины. По всей улице в изобилии и полном беспорядке валялись стреляные гильзы и трупы; трупов на глаз было десятка полтора, а пересчитывать гильзы никто, естественно, не собирался. В целом впечатление складывалось такое, что люди бестолково метались по открытому месту, паля во все стороны наугад, и падали, срезанные прицельным огнем из укрытия, которое им так и не удалось обнаружить.
Держа в одной руке автомат, майор легко спрыгнул с брони, подошел к одному из распростертых в пыли тел и носком ботинка перевернул его на спину. С испачканного пылью и кровью бородатого лица глянули остекленевшие, подернутые смертной поволокой глаза Махмуда Гадзаева.
– Недолго музыка играла, недолго фраер танцевал, – сказал, подойдя и остановившись рядом, спецназовец в трикотажной маске, с капитанскими звездочками на выглядывающем из-под лямки бронежилета мятом погоне. – Хорошо кто-то за нас поработал! – Да уж, лучше некуда, – задумчиво протянул майор. – Что тут было, а?