Беспокойство

Камбулов Николай Иванович

— Это мы в милицию ездили, заявление на паспорт подавали. Скоро получу паспорт…

Фросе вдруг захотелось чем-то развеселить его, как-то приглушить его мысли о прошлом. Она предложила;

— А знаешь что? У меня есть восемь рублей, хочешь, кутнем?

— Ты пьешь?

Она расхохоталась.

— Пойдем, пойдем. Тут рядом молодежное кафе. Да здравствует работа в цирке!

— Нет, в самом деле, ты пьешь?

— Пентюх, пентюх, — вновь рассмеялась она, беря его под руку.

— А что такое пентюх?

— Это

такое двуногое красивое животное…

— А-а, понял, понял. — Он засмеялся, прижал ее руку под своим локтем. — Понял, Фрося!..

В кафе, просторном, светлом зале с кружевными занавесками на окнах, почти никого не было, лишь за двумя столиками сидели нарядные молодые девушки, ели мороженое и громко смеялись. Они были так заняты своими разговорами, что не заметили, как вошли Фрося и Серж. Но когда Фрося заказала сто граммов коньяка, две порции мороженого и два стакана лимонного напитка, одна из хохотушек повернулась к их столу и помахала им рукой. Фрося ответила тем же, потом сказала:

— Это девчонки из нашего класса, кутят в честь последнего экзамена в школе. Хочешь, познакомлю?

— А это обязательно?

Фросе и самой не хотелось этого делать, она предложила только из-за интереса, как он отреагирует.

— Нет, это не обязательно, вдвоем даже лучше. — Она взяла маленький графинчик, посмотрела на свет. — Ты будешь пить коньяк, а я воду. — И налила ему полрюмки.

— Нет, так не пойдет, наливай и себе.

— Я не пью… Честное слово.

— И вино?

— Только шампанское.

— Заказывай, у меня деньги есть. Родители не выпускают из дому без денег и бутербродов. «Возьми, возьми, может быть, что-нибудь купишь». Вот, смотри, сколько я их уже накопил, — показал он кошелек.

Она заказала бокал шампанского и, когда выпила, все улыбалась, глядя на него, как он тянул маленькими глотками коньяк. «Надо же, в такого парня стреляли. У него красивые-прекрасивые глаза… А девчонки будут завидовать мне… Это же Серж, девочки! Двенадцать лет жил за границей».

— Я хочу подойти к ним, не возражаешь? На одну минутку.

— Пожалуйста.

Подойдя, она так и сказала:

— Это же Серж, девочки!

Они уже слышали о нем.

— Интересный, — сказала одна.

— Хитрая ты, Фрося. Прячешь от нас, — подхватила другая.

— Познакомь нас с ним, — предложила третья.

— Только не сейчас. — Она обняла каждую и, счастливая и радостная, направилась к своему столику. На полпути повернулась, снова подошла к девчонкам.

— А правда он красивый?

— Самурайка, не дразни нас. Ты всегда делаешь не то, что надо. Девчонки, давайте подойдем к нему и уведем с собой в городской парк.

— А во! Не хотите?! — Фрося показала им кукиш и, хохоча, подбежала к Сержу. — Пойдем отсюда, тебя могут украсть.

Они расплатились, под хохот девушек покинули кафе.

— А за границей целуются? — спросила Фрося, когда они оказались у калитки ее дома. Он не ответил. Ее лицо было освещено заходящим солнцем. «О, до чего же романтично все это! А что дальше будет? Что? Хьюм, здесь совсем все по-другому. Хьюм, я не знал о своих слабостях!» Он испугался этой мысли, попытался взять себя в руки, но никак не мог. Она ждала, что-то шепча пересохшими губами: по-видимому, она сердилась, ибо морщился ее лоб и хмурились брови, лежащие жирными мазками над блестящими от солнечного света глазами.

— Я пошла!

Грохнула калитка. Он вздрогнул, но Фроси уже не было.

— Любаша!

Аша-а-а… Эхо по низинам между деревьями петляет, глохнет и вновь возникает.

— Любаша!

— Чудесное эхо! — Любаше не хотелось отзываться: ведь эхо — отзвук его голоса. — Еще позови, Коля, я послушаю.

Она прижалась к стволу высокого дерева, вокруг которого сгрудились разлапистые карлики: одни были выше ее роста, другие ниже. Над головой тревожно кричала маленькая пичужка. Птичка то подлетала к ней, то улетала в чащобу и там надсадно звала детенышей или своего друга.

— Коля! Ми-ха-лыч! — наконец отозвалась Любаша. Ей было хорошо: Михалычу двадцать три года, она называет его так потому, что он при этом чудно опускает взор и, чуть скосив рот, шепчет: «Михалыч?.. Так ведь пожилых людей кличут. Разве я выгляжу пожилым?» У нее замирало сердце при взгляде на него: так уж он был мил ей и приятен, этот лейтенант-пограничник, недавно ставший ей мужем. Она очень любила его.

— Михалыч!

Он вынырнул из зеленой пены, обнял до приятной боли, сказал:

— Разве от человека границы можно спрятаться? Завязывай глаза, и я выведу тебя из лесу, приведу на заставу.

— Смотри, Коля, — показала она на птичку, недоверчиво поглядывающую на них с ветки.

— Что такое?

— Да вот она, смотри сюда. Грудка беленькая, а крылышки с подпалинкой.

Он повернулся. Птичка вспорхнула, вновь тревожно заметалась между деревьями.

— Рядом ее гнездо. Сейчас найду.

И он нашел. Среди малюсеньких серых комочков с желтыми клювиками лежало яйцо, забрызганное зеленоватыми конопушками.

— Оно дышит, — прошептала Любаша.

— Птенец вылупляется.

Любаша прижалась к Николаю, думая: «Вот так и у нас будет, Михалыч». Он, словно поняв ее мысли и состояние, качнул головой:

— А как же-шь…

Скорлупка лопнула, и сквозь отверстие сначала показался серый клювик, потом головка. Глазенки, подернутые водянистой пленкой, удивленно помигали и вдруг замерли: казалось, что птенец раздумывает — выходить ему из своего уютного домика или нет, как встретит его незнакомый ему мир. Новорожденный все же разрушил скорлупу. Он оказался значительно крупнее своих братьев, крохотных живых комочков. Хоть вид его и был безобразен, но Любаша промолвила: