Бесполезные мемуары
Шрифт:
Это был момент ослепления и общего головокружения не только в моей семье, но и по всей Венеции. Некие бесы, несомненно, действовали против меня, я стал очернен в глазах общества. Это не шутка. Как можно себе представить, чтобы сто сорок тысяч жителей вдруг единодушно признали человека чудовищем, но что такое же самое число индивидуумов, тоже внезапно, с таким же единодушием, соглашалось признать позднее, что монстр – в действительности нормальный человек? Естественная ли это вещь?
Как только моя мать заявила о выделении своей доли наследства мужа, все воскликнули, что Карло Гоцци хочет отделиться от своих родственников, вместо того чтобы жить вместе, как раньше. Когда я попытался собрать просроченную ренту, заставить платить некоторых недобросовестных заёмщиков, я был обвинен в желании забрать себе все. Я возражал против частичного платежа, разорительного для любого, а они повторяли, что Карло Гоцци хочет рапоряжаться своей семьёй без спроса и без контроля. Мой брат Гаспаро хотел стать антрепренером театра Сант-Анджело, я его отговорил. Сразу же поднялся крик: «Он хочет помешать своему брату разбогатеть из ревности и чистой зловредности». Гаспаро взял театр, вопреки моему мнению, и потерял деньги. «Смотрите, – говорили они, – этот черный демон пользуется разорением своего родного брата!» – как если бы я был причиной этой неудачи. Вдова, графиня Гвеллини, теснейшим образом связанная с моей матерью, представляла ее интересы в споре со мной и советовала моей семье вчинить мне судебный иск. Один мой разговор с этой дамой оказался достаточным, чтобы убедить её отказаться от этих действий. Тогда сказали, что я околдовал графиню Гвеллини и что я уже давно тайно женат на ней. Я полагаю,
Смерть отца разрушила роковой проект контракта. Право и полномочия были на моей стороне, я мог противостоять актам бесхозяйственности, за исключением проявлений жадности и придирчивости, в течение какого-то времени. Я оставался непоколебимым в своей линии поведения. Мой брат Франческо, который между тем вернулся с Корфу, утвердил все, что я сделал, и выказал мне свою поддержку. Мы разделили труды. Он взялся добиваться покрытия наших рент, задолженностей и сборов во Фриули, а я запустил ряд судебных процессов в Венеции. Франко допустил столько оплошностей в своих хлопотах, что оказался бесполезен; но я его помощи не отвергал, а работал все так же руками и ногами, чтобы распутать клубок наших дел.
Однажды, когда я искал пачку очень важных бумаг, мне наивно признались, что эти бумаги были проданы на вес колбаснику – очевидное свидетельство превосходного управления моей невестки. От этой новости мне стало дурно. Я побежал к вышеупомянутому колбаснику и, по чрезвычайному счастью, нашел большую часть документов, среди которых были свидетельства о праве собственности, фидеикомиссы и текущие арендные договоры. Одной ли небрежности достаточно, чтобы произвести такой странный беспорядок? До сих пор спрашиваю себя об этом с удивлением. Моя невестка, напуганная огромностью своей вины и опасаясь, несомненно, что будет побеспокоена на предмет этих своих действий, полных благоразумия, хотела получить от семьи расписку об общем прощении и забвении прошлого. Мои братья и сестры подписали, и я согласился также дать мою подпись. Это благодушие оставило нерешенными много вопросов. Росчерк пера, который аннулировал старые ошибки, сделал невозможным разгадку тайн этих прощенных ошибок, чтобы я смог оценить масштабы бедствия. Мне пришла идея ускорить до последней степени ход событий, чтобы достичь скорее момента истины. Я решил оставить дом и полностью отделить себя от своей семьи, чтобы вскоре возвратиться туда оправданным, торжествующим и благословляющим всех.
Глава VIII
Всеобщее примирение. Адский спрут
То был великий день, когда я сделал этот смелый шаг. Я поднял голову и объявил, что многое должен выяснить, чтобы восстановить порядок в наших делах, для чего мне нужно спокойствие, в котором мне отказывают. Нельзя больше надеяться, что мы сможем легко отсудить наше добро или получить его по ипотеке. Моя партия была выигрышная: семье следовало подчиниться. В качестве последней попытки примирения я попытался уговорить мать удалиться с сестрами в загородный дом на год и предоставить мне полное управление нашим процессом, отцовским наследством и разделом имущества. Мне с негодованием заявили, что я Нерон [18] . Не желая больше спорить, я покинул дом и снял небольшую квартиру на улице Санта-Катарина. Вскоре меня осадили приставы, вооруженные надлежаще оформленными судебными требованиями, как то: требование моей матери на реституцию ее приданого, как если бы я носил в кармане недвижимость, которая послужила в качестве залога; претензии двух моих зятьев на сумму две тысячи дукатов, обещанную по брачным контрактам; запрос нотариуса, действующего от имени моих несовершеннолетних сестёр, об их содержании и обеспечении; требование девятисот дукатов, чтобы компенсировать синьоре Гаспаро Гоцци её беды и лишения во время её прекрасного управления, различные требования на оплату поставок от купцов. Я стал волком, которого травили все кому не лень. Я оставался невозмутимым, ожидая, пока не погаснет огонь.
18
По преданию, император Нерон убил свою мать (прим. перев.)
Через восемь дней после того, как я ушел из дому, родные обнаружили, что не знают, как им действовать дальше. Мой брат Альморо пришел просить меня взять его к себе, и я разделил с ним свою небольшую квартиру. Я подписал с Гаспаро соглашение, оставляющее ему некоторые преимущества. Он проиграл один процесс, в то время как я выиграл другой. Это предупреждение стало для него полезным. Он настоятельно просил меня возобновить управление его состоянием и дал мне на это доверенность. Голова моей невестки остыла; я узнал однажды, что у нашей бедной матери нет денег. Я выдал ей сумму, которой мог располагать, и сердце её немного смягчилось. Нерон, убивший свою мать – у меня уже были некоторые различия с этим противоестественным сыном. При содействии опытного адвоката моих друзей, синьора Теста, я распутал дело старины Гаспаро. Моя мать вступила вскоре во владение своим приданым. Несовершеннолетние сёстры получили свои содержание и обеспечение. После уплаты нескольких долгов я прояснил, что семья пользуется конкретным и чистым доходом в 1500 дукатов в год. Мои тяжбы шли в правильном направлении. Первая отменила мошенническую и незаконную аренду, в результате чего нам было возвращено имущество, находящееся в Виченце; это увеличило наш ежегодный доход на 230 дукатов. После второго процесса я вступил во владение небольшой гостиницей, расположенной в Баньоли, которая приносила 65 дукатов в год. Выигрыш третьего процесса принёс нам капитал в 800 дукатов, – старый долг моего деда за дом в Батталья. Четвертым судом я восстановил в полную собственность дом и лавку на улице Санта-Мария-Зобениго, в Венеции. Пятый суд вернул в семью дом с пристройками, расположенный вблизи местечка Тамэ во Фриули. На шестом суде я подтвердил права собственности, утерянные по оплошности, на домик на улице Матер-Домини, в Венеции. Седьмой судебный процесс породил ожесточенную войну. Дело касалось продажи имущества на безумных и гибельных условиях во время болезни моего отца. Апелляционный суд признал покупку недобросовестной и кассировал договоры купли-продажи с возмещением утерянных сумм. В ходе этих разбирательств я оплатил 3000 дукатов долгов; снова привёл в хорошее состояние ветхие дома; покрыл на 14000 дукатов мелкие претензии, следы которых были утеряны в результате замечательного управления моей невестки. Эти счета по разделу имущества были подготовлены с наибольшей тщательностью, и пансион, установленный ранее законниками для содержания моих несовершеннолетних сестер, был мной удвоен. У моей семьи стали открываться глаза. Правление Нерона становилось золотым веком. Они так громко негодовали по поводу этого отвратительного тирана, что не решались сразу изменить язык; но каждый день смягчалась горечь проклятий, чтобы постепенно вернуться к нежности, свойственной отношениям с хорошим братом и преданным сыном. Это был мой восьмой процесс, и я чувствовал в глубине души, что он вскоре будет выигран.
Хотя наши раны постепенно заживали, клевета разрывала меня на куски и всеобщее помутнение разума достигло апогея. Невидимые трубы звучали по всему городу: «Карло Гоцци, не довольствуясь тем, что довёл свою семью до нищеты сомнительными манёврами и одиозными судами, хочет изгнать из наследственного убежища старую мать, трёх сестёр брачного возраста, своего старшего брата, человека тихого, женатого, отца пятерых невинных детей, которые будут выброшены на мостовую этим беспощадным монстром. Да, никак не ожидали такой гнусности от мальчика двадцати трёх лет!» Трубите не так громко, о трубачи! И имейте терпение.
В разгар своих процессов я в значительной степени пренебрегал отношениями с моим двоюродным дедом, сенатором Тьеполо. Этот достойный старик дал мне знать, что хотел бы со мной поговорить. Я предстал перед ним и нашел его очень больным водянкой груди. Он был мудрец и оригинал, этот сенатор Тьеполо. Сам черт не смог бы его понять. Будучи уже старым, он возвращался как-то вечером из Сената; выходя из своей гондолы, он запутался ногами в платье и чуть не упал в воду. Его гондольер, чтобы поддержать его, бросил весло, которое держал в руках; это весло упало на правую руку хозяина и
Когда я появился перед ним, полный уважения, мой двоюродный дедушка спросил меня, почему я его покинул. Я признался ему откровенно в истинных причинах моей небрежности, а именно: в моей неразговорчивости, моей любви к одиночеству, моих прискорбных занятиях, которые неустанно вынуждают меня поддерживать весьма невесёлые отношения с людьми, о раздорах в нашей семье, опасениях, что меня изображают в превратном свете, и моему непобедимому отвращению к тому, чтобы оправдываться в преступлениях, которых я не совершал. «Даже если бы я имел против Вас предубеждение, – сказал сенатор серьезно, – это не повод, чтобы прекратить Ваши визиты». Дядя расспросил меня о ссорах в нашей семье. Я отвечал ему с искренностью. Его проницательные глаза отличали правду. «Вот и хорошо, – сказал он, – я поговорю о Вас с вашей матерью». Действительно, он послал за своей племянницей на следующий день, и я знаю, что он сказал ей такие простые слова: «Я уверяю Вас, что Ваш сын Карло хороший мальчик». В его устах и эти несколько слов стоят всех фраз мира. Нельзя требовать большего участия от человека, который не подал даже жалобу по поводу сломанной руки. Болезнь этого превосходного старика, к сожалению, была неизлечима. Он умер, полный религиозного чувства, улыбаясь своему духовнику, который сказал ему с тревогой, видя такое равнодушие к смерти и страданиям: «Я не хотел бы, однако, чтобы ваша светлость относилась к смерти немного слишком по-философски». Он был философом, но философом христианским. Мой дядя Тьеполо оставил законное завещание, по которому после получения кредиторами того, что им следовало, пользование его имуществом передавалось его сестре Жерониме, старой даме без наследников, а его земли – племяннице Гоцци, моей матери. Синьора Жеронима едва пережила своего брата, и я имел, наконец, удовольствие видеть мою бедную мать в счастливых обстоятельствах, что позволило ей полностью посвятить себя своему пристрастию к Гаспаро. Она переехала в дом своего старшего сына; это было сделано, без сомнения, в ущерб моему кошельку, но к большой пользе для моего сердца. Богатство привело к улучшению атмосферы в доме. Два мои брата Франко и Альморо женились. Две мои сестры брачного возраста нашли хорошие партии. Третья, у которой имелись некоторые разногласия с Гаспаро, просила меня о предоставлении убежища. Для меня было бы чудесным утешением жить с ней, но я боялся общественного помутнения рассудка и звуков труб. Я имел мужество побудить свою младшую сестру поступить послушницей в монастырь. Она со мной согласилась, и ей там было так хорошо, что она никогда не хотела покинуть его. Насколько люди в этом мире не понимают, ни отчего разгорается их гнев, ни как он успокаивается! Врач не постыдится сказать, что это происходит от движения желчи или от нервов, и все-таки, как происходит, что в один прекрасный день доверие и дружба моих близких мне возвращаются, так же как они были у меня без причины отняты? Откуда исходят эти крайние и противоположные решения, необъяснимые противоречия? Сегодня наши сердца в тревоге, в ярости и бурях, братья и сестры ссорятся, ненавидят друг друга и расточают угрозы ртом и гербовые бумаги рукой. Подождите немного. В следующем году ад стал раем; мы целуемся, мы согласны, мы смеемся и мы любим друг друга. Как случилось, что моя мать решила вдруг призвать меня в свои объятия? Что она хочет удалиться в Фриули, полная излишнего теперь усердия, когда эта мера уже больше не нужна? Что она предоставляет мне заботиться о своих интересах, сказав, что доверяет моим добрым намерениям и моему мастерству? Отчего вдруг все мои братья сделали, как она, и я тщетно пытался избежать этой пугающей ответственности? Нерон, тиран стал опорой, преданным другом, управляющим, добрым советчиком, человеком, достойным доверия! От желчи или от нервов зависит эта метаморфоза? Мой врач доктор Корнаро лечил лихорадку хинином; но если во всех склянках фармацевтов нельзя найти снадобья для устранения распрей, успокоения причуд и возвращения в дом здравого смысла, почему он осмеливается смеяться, когда я объясняю на свой манер нравственные болезни, которых он не понимает? Потому что он болен сам, и дьявол поместил ему на нос очки Гиппократа, в которые он видит все явления этого огромного мира в мизерных описаниях своей малой науки.
У читателя будет время, чтобы убедиться – в самых простых обстоятельствах жизни со мной всегда случались странные события. Я должен был бы догадаться об этом с того дня, когда в мои семейные документы стали заворачивать колбасы у мясника; но впервые я узнал о злосчастии своей судьбы при других обстоятельствах.
Весь наш дом мудро решил отправиться во Фриули. Я жил один в Венеции, занимаясь общими делами. Мои братья полагали, что поступили мудро, женившись, а их жены полагали, что поступили ещё мудрее, дав им много детей. Я любил своих племянников и работал над тем, чтобы увеличить их благосостояние. У нас был маленький дом на Джудекке [19] . Вдовая женщина, приличная с виду, захотела арендовать этот дом. Я дал ей ключи; она поставила туда кое-какую мебель и поселилась там со своими детьми и служанкой. Первый срок истек, тётушка попросила у меня отсрочку платежа. После второго срока всё ещё нет денег; после третьего – сотрясение воздуха, болтовня, увёртки и снова нет денег; на четвертый срок я попросил вежливо моего арендатора соизволить вернуть мне ключи, заверив её, что из-за незначительности суммы я не стану подавать в суд, и что от доброты сердечной я забуду про арендную плату, с единственным условием уступить место другому арендатору. Последовали крики, оскорбления и угрозы: мол, она честная женщина, мы сами во всём убедимся, они не согласны на милостыню. В пятый срок – ни копейки денег. Я обратился к гражданскому судье, и попросил его избавить меня от этого спрута. Судья вызывает женщину в трибунал; она обещает сдать ключи в течение недели. В конце недели – нет ключей. Дом больше мне не принадлежал, моя арендаторша не желала освобождать его, пользуясь любым предлогом. Новые повестки. Судья, раздосадованный, приказал своим сотрудникам произвести выселение. Выкидывают мебель на улицу силой закона, и служитель приносит мне ключи от моего дома.
19
Джудекка – один из островов в венецианской лагуне (прим. перев.)
Джудекка – остров, куда жители других районов ходят не часто. Прошел месяц, пока человек, готовый снять мой домик, попросил меня показать его. Мы приплываем в гондоле. Как же я был изумлен, встретив живущую там проклятую тётушку с её ничтожной мебелью, её гадкими детьми и её грязной служанкой! Едва судебный пристав удалился, эти паразиты, бросившись на штурм с помощью лестницы, влезли в окно и в момент свели на нет всю работу правосудия. Я начал сначала смеяться над приключением, а потом рассердился. На третьей повестке от судьи мой любезый арендатор понял, что дело становится угрожающим. На этот раз вдова добровольно покинула место, не дожидаясь судебных приставов, но произвела переселение с таким совершенством, что захватила с собой замки, жалюзи, задвижки и фурнитуру, не забыв и гвоздя: это был полный разгром, и мне пришлось заплатить сто дукатов, чтобы стереть следы этих разрушительных насекомых. Никто больше меня не развлекается забавной стороной вещей, но на этот раз, среди смеха, роковые вспышки света сверкнули у меня в уме. Ничто у меня не может получиться, как у других людей. Пагубное и сардоническое наваждение связано со мной. Мои семейные ссоры, нарушение нашего счастья, мои процессы, дело с колбасником – все показывало наличие враждебных и скрытых сил. Я должен был ожидать их постоянного возвращения до своего последнего часа и при каждом случайном обстоятельстве: в двадцать пять лет я мог бы бравировать перед ними, не прибегая к помощи знака креста и святой воды; но не должны ли они, рано или поздно, стать сильнее меня? Они обрушатся на меня неминуемо, когда моя кровь охладеет с возрастом и особенно когда моя случайная оплошность даст им больше власти над моим бедным мозгом. Несомненно, видя себя обнаруженной, моя враждебная звезда сочла разумным немного притаиться. После стольких нападений она взяла отпуск на несколько месяцев, но, увы! Она натравила на меня вместо себя любовь, эту другую дьявольскую силу, наиболее урожайную на зло, бессонницу и разочарования.