Беспредел
Шрифт:
Россия — это вообще страна коллекционеров. Собирательство чего угодно: марок, открыток, значков, монет, конвертов и даже спичечных этикеток оставалось практически единственной официально незапрещенной отдушиной, где люди могли как-то проявить свою энергию и интеллект для самовыражения, а не для победы коммунизма. Я убежден, что в одном Ленинграде было больше коллекционеров, чем во всем остальном мире за пределами СССР.
Мне кажется, что если бы вожди большевизма были последовательными, то коллекционирование чего угодно должно было быть запрещено как мелкобуржуазная страстишка к накопительству и наказываться наряду с любым антиобщественным проявлением.
Когда Сталину понадобилась редчайшая марка, посвященная полету Леваневского, для подарка президенту Рузвельту, то в пять минут московского коллекционера Эршельского, осмелившегося этой маркой владеть на зависть остальным, отправили в лагерь на 15 лет (где он и погиб). Огромную коллекцию конфисковали, вынули из нее одну марку, остальное куда-то выбросили. Мне как- то в архиве попалось дело Эршельского, и я посмотрел, как оно было оформлено. (После ленинских беззаконий от НКВД, МГБ и КГБ строжайше требовалось обязательное легальное оформление уголовных дел. Видимо, для будущих историков!) Выяснилось, что за уклонение от военной службы. Согласитесь, что для военного времени приговор более чем мягкий, если не считать одного обстоятельства — Эршельскому было 73 года! Поэтому и не расстреляли, как объяснили мне сведущие люди.
В наше же мирное время за коллекционерами внимательно наблюдали, давая коллекции вырасти до определенных размеров, затем владельца арестовывали за что угодно. А повод всегда был: за спекуляцию, за нетрудовые доходы, за спекулятивный обмен (был такой термин), за мужеложство, наконец. Оформляли ему срок, как правило, не очень большой: до 10-ти лет. Коллекцию конфисковывали и продавали в специальных магазинах по смешным ценам. Так что коллекционеры картин, антиквариата, монет, орденов и марок (я уже не говорю о коллекционерах холодного и огнестрельного оружия, а были и такие!), постоянной ходили по лезвию бритвы и, как правило, неудачно.
Но вернемся к нашему корабельному плотнику. Тут случай был особый. Он коллекционировал изображения военных кораблей в открытках и фотографиях. Ленинград официально зовется городом русской морской славы, поэтому таких коллекционеров было в городе человек 100. Несколько меньше было любителей авиации и еще меньше любителей военной техники вообще. Арестовывать этих людей из-за их копеечных открыток и фотографий и даже моделей смысла не было никакого. Но вот провести их по шпионажу (а если ты не шпион, то зачем тебе изображение крейсера или линкора?) — это было совсем другое дело!
Дело в том, что настоящего шпиона никто в КГБ уже давно и в глаза не видел, по-моему, со времен Отечественной войны. Если и удавалось схватить кого-нибудь, кто инициативно предлагал услуги американцам или другим нашим потенциальным противникам, то таких куда-то отправляли: мы ими не занимались. Но попытаться сфабриковать дело о шпионаже — это мы умели, и начальство подобное рвение всегда поощряло, ибо сфабрикованное дело о шпионаже, если оно удавалось, всегда шло за настоящее, принося с собой ордена, внеочередные звания, повышения в должности и прочие приятные вещи.
Надо сказать, что тут нам сто очков давали Особые отделы КГБ в армии, которые ежемесячно оформляли два-три дела о шпионаже (по нашему Ленинградскому округу), жертвами которых становились главным образом солдаты и матросы-первогодки, либо сообщившие в письмах родным название своего корабля или марку автомата, либо что-то обсуждавшие в "курилке", что указывало на их изменнические настроения. Всех проводили по подрасстрельной 64-й статье, но, конечно, никого не расстреливали. Давали лет по 5–7 лагерей, но зато в квартальных сводках можно было записать: разоблачено вражеских шпионов столько-то, диверсантов — столько- то, итого…
А нам попадались только идеологические диверсанты. Даже подразделение было мощнейшее создано: идеологическая контрразведка. Словом, решили мы этого плотника провести по шпионажу, а всех остальных "коллекционеров" представить шпионско-диверсионной организацией. Плотника арестовали и двумя волнами провели 128 обысков.
Мой кабинет тогда напоминал зал военно-морского музея: картины с писаными маслом боевыми кораблями, модели, фотографии, какие-то иностранные альбомы, словом, — вещественных доказательств на пять крупных процессов. Однако ничего не получилось. Со шпионажа пришлось все дело сначала переквалифицировать на разглашение военной тайны, но тут выяснилось, что этот плотник ни к каким военным тайнам и госсекретам допущен не был. Но освобождать кого-либо у нас принято не было. КГБ никогда не ошибается. Это аксиома.
Пришлось оформить ему 4 года лагерей за порнографию, хотя никакой порнографии у него обнаружено не было. Был найден один старый, кажется, итальянский календарь с полуобнаженными женщинами (без всяких мужчин). Но тут эксперты, спасибо, не подкачали. Определили: порнография. На том и порешили.
Зато следующее дело с любителями авиации провели более организованно. Тоже арестовали одного рабочего-моделиста. Тот самолетами увлекался. Тут уж мой кабинет напоминал авиасалон. Ошибки прошлого дела учли. Подошли более внимательно. Выяснили, что он с финном одним переписывался. Тоже с любителем. Это уже чистый шпионаж. Оформили его на 10 лет, а я свой первый орден Красной Звезды получил. (А мой начальник — Боевого Красного Знамени. Недавно выступал на встрече ветеранов НКВД-КГБ и сказал: "Мы свои ордена кровью зарабатывали. Щитом Родину прикрывали от врагов!”)
Эти дела были яркие, но нетипичные. Особые отделы на дыбы становились, что мы у них хлеб отнимаем. Всякие нам пакости устраивали: мол на наших разработках кормитесь. ГРУ визг поднимало: какие-то мы им операции срываем. Начальники на совещаниях бушевали: занимайтесь, мол, евреями и диссидентами — это вы умеете превосходно.
Действительно, такие дела шли конвейером. Приходишь к какому-нибудь жиду, находишь у него самоучитель иврита, изданный в Тель-Авиве, и оформляешь его по 70-й статье, часть 1: антисоветская агитация и пропаганда. Оформляешь на 9 месяцев. Жид сидит в изоляторе, свидетели ходят на допросы, жалование идет, спец- распределитель работает, звания растут.
Приходишь к какому-нибудь доценту или профессору, находишь у него в пианино или за холодильником "Архипелаг Гулаг" Солженицына, "Партократию" Авторханова или что-нибудь в этом роде и оформляешь его по той же самой 70-й статье, часть 1. Доцент сидит в изоляторе, свидетели 9 месяцев на допросы ходят. В общем, — жизнь идет. А "кололи" их всегда одним и тем же способом.
В нашем уголовном кодексе было три статьи: 190-я "прим", 70-я и 64-я. Сформулированы они были почти одинаково, а сроки по ним полагались разные. До 3 лет, до 7 лет и 5 лет ссылки, и аж до расстрела. Вся загвоздка была в так называемых "признаках".