Бессердечный
Шрифт:
Отложив кочергу, он встал, подошел к старинному резному буфету и налил себе бренди, продолжая думать о своем давнем сопернике. Он и Филипп были однокашниками в Оксфорде. Филипп, красивый, белокурый, с хорошими манерами, был избалованным и высокомерным и использовал немалые деньги, отпускавшиеся на его содержание, чтобы окружить себя льстивыми друзьями. Он был из тех людей, кто получает удовольствие, унижая и высмеивая других, из тех, кто выискивает в людях слабости и спекулирует на этом.
Юношей Джастин поколачивал мальчишек, дразнивших его и попрекавших незаконным происхождением, используя кулаки, чтобы отплатить им за жестокость, и за это его не раз наказывали поркой на школьном дворе. В конце концов он предпочел просто держаться в стороне от них и все больше замыкался в себе. Он научился сдерживать гнев и боль, которые теперь заменял цинизм, и это удерживало людей на расстоянии и защищало его от мира.
Он держался как можно дальше от Филиппа Марлина и старался не замечать его злобных ядовитых насмешек, но однажды ночью сцепился с ним в оксфордской таверне из-за Молли Маккарти. Молли была аппетитной и задорной бабенкой, не гнушавшейся брать деньги за обслуживание местных молодых людей. Она не делала тайны из своих похождений, но гордыня Филиппа не позволяла ему даже предположить, что ее прелести и ласки принадлежат многим. Когда он застал ее ночью в постели с одним из своих друзей, он просто взбесился, перевернул все вверх дном в комнате, а потом обрушил свой гнев на Молли, сломал ей руку и избивал ее до тех пор, пока случайно проходивший мимо Джастин не положил этому конец.
Эта драка была короткой. Стычка с человеком, привыкшим защищаться кулаками, оставила Марлина в плачевном состоянии – оба его глаза оказались подбитыми, нос сломанным, а рот в крови.
А у Джастина появился могущественный враг. При воспоминании об этом он стиснул зубы. Он пил редко и мало, но теперь отхлебнул бренди и сморщился, когда огненная жидкость обожгла ему горло. В спальне, отделенной от гостиной коридором, должно быть, спала Эриел, и ее льняные волосы разметались по подушке, а прелестные розовые губки приоткрылись во сне. Ему никогда не приходило прежде в голову требовать, чтобы она выполнила условия омерзительной сделки, заключенной ею с его отцом, но, когда он увидел ее с Марлином, одетую в дорогое платье, за которое заплатил он, внутри у него что-то взорвалось.
Ему захотелось убить Филиппа Марлина.
Джастин отхлебнул еще глоток бренди и поставил бокал на каминную полку. Что делать? Неужели он и впрямь хотел сделать девушку своей любовницей? И невольно всплыло неясное воспоминание о ее бледно-розовых сосках, длинных стройных ногах, тонких щиколотках, плотно обтянутых чулками, и покрытом серебристым и золотым пушком треугольнике, знаке ее женственности. Эриел Саммерс с ее безупречной кожей и тонкими чертами лица превзошла самые радужные ожидания его отца.
Эдмунд Росс, ни минуты не колеблясь, потребовал бы, чтобы она согревала его постель, особенно после того, как увидел ее в объятиях другого мужчины. Но Джастин ни в чем не походил на своего отца. По крайней мере он так думал до сегодняшнего дня. Но он желал Эриел Саммерс. Возможно, желал еще до того, как увидел. Он закрыл глаза, на него накатила волна желания. Может быть, следовало нанести визит в дом радостей мадам Шарбоннэ. Селеста Шарбоннэ гордилась тем, что умела находить красивых женщин, владевших искусством доставлять наслаждение мужчинам. Джастин давно не был в ее доме, пожалуй, слишком давно, судя по тому болезненному ощущению, что испытывал сейчас. Он молча вздохнул. Он не желал ни одной из искусных куртизанок Селесты. Он хотел Эриел Саммерс. Он купил ее и заплатил за нее. Так что ему мешало владеть ею? Черт возьми, эта девчонка принадлежала ему. Сейчас ему стало безразлично, была ли она любовницей Филиппа Марлина. Джастин решил, что будет обладать ею.
Эриел проснулась в испарине, простыни сбились к ее коленям, ночная рубашка обвилась вокруг бедер. Ей приснился кошмар, в этом она была уверена, но не могла вспомнить, что это было, хотя у нее было подозрение, что он каким-то образом был связан с графом.
Эриел дрожала. Тело ее покрылось гусиной кожей – она вдруг почувствовала, что в комнате становится все холоднее. Она соскользнула с постели и набросила стеганый шелковый пеньюар, потом застегнула его на все пуговицы. Послышался легкий стук в дверь, и Сильви Томас, горничная, которую приставил к ней граф, вошла в комнату. Это была темноволосая девушка лет двадцати с круглыми светло-карими глазами и таким же круглым, пухлым лицом.
– Вы рано поднялись, мисс. Вам бы следовало полежать в постели, пока я не подброшу угля в камин.
– Да, я встала рано, но есть дела, которые мне надо закончить нынче утром.
Это было полуправдой. Она намеревалась ускользнуть в парк в надежде увидеть там Филиппа. Ей надо было поговорить с ним, попытаться выяснить их отношения, но главным образом ей хотелось убежать из дома, прежде чем она встретит графа.
– Ну, если вы собрались уходить, тогда я помогу вам одеться.
Эриел позволила Сильви хлопотать вокруг нее, благодарная уже за то, что у нее появилось чем занять мысли. В платье из бледно-голубого муслина, с волосами, уложенными локонами и придерживаемыми шпильками, она схватила индийскую шаль с бахромой, спустилась вниз по лестнице и выскользнула за дверь, радуясь тому, что ей удалось выбраться из дома незамеченной. Было рано. Если бы Филипп и появился в том месте, где они обычно встречались, а она сомневалась, что он там будет, это должно было произойти несколькими часами позже. Некоторое время она просто бродила по парку, набрела на булочную и заказала кекс и чашку какао.
Когда Эриел вынимала деньги из ридикюля, чтобы расплатиться, она вдруг испытала острое чувство вины. Как не слишком-то любезно и довольно резко заметил граф, она была одета в платья, за которые заплатил он, и наслаждалась вкусной едой тоже за его счет. Когда она была еще девочкой, отчаянно мечтавшей вырваться из своего жалкого дома, покончить со своим несчастным существованием, для нее не имело значения, как и чем она будет за это расплачиваться. Теперь ее беспокоило то, что она надавала ложных обещаний, выполнять которые не собиралась.
«Гревилл прав, – думала она. – Я ему обязана». Все, чему она научилась, кем стала, было прямым следствием щедрости графа. Она была у него в неоплатном долгу, но, конечно, существовали и другие способы расплатиться с ним, кроме обещанного – отдать ему свое тело.
Со вздохом Эриел направилась к платану, куда приходила теперь каждое утро. Трава была мокрой от росы, и воздух был еще прохладным. Она поплотнее закуталась в шаль, обернув ею плечи, и молила Бога, чтобы ее златокудрый принц пришел. Когда она его увидела, то ощутила огромное облегчение, потому что была почти уверена, что никогда его больше не увидит.
– Эриел, моя дорогая девочка…
– Филипп… я не думала, что вы придете.
Он потянулся к ней и взял ее руки в свои. Он заметил ее бледность и очевидное замешательство.
– Меня не могла бы удержать и дюжина Гревиллов. Я так беспокоился! Я оставил вас, не зная, что предпримет граф. Я был рассержен и смущен.
Эриел с трудом заставила себя улыбнуться.
– Все в порядке. Я так рада, что вы здесь. Мне надо столько сказать вам, столько объяснить. Мне следовало сделать это раньше, но… я не посмела.