Бессмертный избранный

Леру Юлия

Я буду любить вас — после — ясно слышалось в ее словах.

И мы с Инетис лезли из кожи вон, стараясь приблизить эту любовь.

Мама устраивала нам испытания. Мы варили зелья, и в этом я был лучше Инетис, мы сгущали туман и нагревали воду в котелке — и здесь она обходила меня, оставляя далеко позади. Мы пытались подчинить себе реку и ветер, и оба терпели неудачи, а мама качала головой и говорила, что, как видно, слишком многого от нас хочет, и становилась холодна с нами на несколько

дней. И мы понимали, что «после» не наступит еще очень долго.

А потом настала ночь костров, и все планы пошли прахом.

И не было никакого «после», не было никакой гордой матери, сжимающей нас в объятьях и одаряющей милостью, которой мы так долго добивались. Сесамрин умерла, так и не дав нам самого главного — материнской любви.

Инетис готова совершить ту же ошибку.

— Она должна помочь нам! — восклицает Унна, и я отвлекаюсь от раздумий.

Она стоит, прислонившись спиной к двери, и смотрит перед собой.

— Ты об Энефрет? — уточняю я.

— Да, — она кивает и быстро делает несколько шагов вперед по каменному полу, который уже исходила вдоль и поперек. — Она должна нам помочь, без нее мы не справимся!

— Энефрет не появляется по первому зову, — говорю я, вспоминая, как отчаянно взывал к ней Серпетис в тот день, когда приходил ко мне рассказать, что потерял метку.

— Она должна нам помочь. Избранный — его сын! — настаивает она.

— Разве дети не теряют отцов на войне? — спрашиваю я. — И она отняла у него метку. Как ты думаешь, он ей нужен или нет?

Унна молчит, и я вижу, как опускаются ее плечи. Она не отрывает более взгляда от окна, и время течет мимо места нашего заточения спокойной рекой, отсчитывая последние мгновения жизни наследника Асморанты.

И вот за окном край солнца касается горизонта, и из груди Унны вырывается легкий вскрик. Она подходит к окну и решительно опускает шкуру, оставляя нас в полутьме переносного очага, который нам дали во временное пользование стражники.

Сложенные в ряд брикеты орфусы кажутся красноватыми в свете пламени, как и ее шрам.

Унна ждет. Долго и напряженно она вглядывается в огонь, и я могу с легкостью сказать, о чем она думает. Она надеется на вмешательство Энефрет, надеется, что та придет нам на помощь, хоть и лишила уже своей метки наследника Асморанты.

Унна не смотрит в окно, за которым медленно опускаются на землю сумерки. Как будто не видеть ночи означает для нее не видеть его смерти.

В тишине, накрывшей нас вместе с темнотой, звуки гаснут, как будто мрак их ловит цепкими пальцами и съедает, один за другим. Треск пламени. Дыхание ветра. Бормотание сторожей за дверью.

Унна неподвижно и безмолвно сидит у огня, я усаживаюсь на жесткую лавку, служащую

мне постелью, думая о том, что Л’Афалия тоже может быть уже мертва. Может лежать в снегу где-то прямо за порогом дома фиура или на дороге, ведущей из Асморы в Шинирос.

Она сбежала, но далеко по снегу ей не уйти. А путники из окрестных деревень вряд ли возьмутся довезти до Шина или Асмы такую, как она. Уж слишком она не похожа на людей Цветущей долины.

Энефрет позволила Серпетису умереть. Может, и Л’Афалия уже выполнила какую-то только ей ведомую часть плана и стала не нужна?

— Цилиолис, — шепчет Унна, и я вижу, что она испуганно смотрит в сторону окна. — Что это?

— Где? — Я смотрю на закрывающую нас от мира снаружи шкуру, но ничего не вижу.

— Смотри же!

Унна и я замираем, когда шкура на окне начинает шевелиться, как будто кто-то снаружи пытается ее откинуть. Это не может быть стража — я слышу их едва различимые «вот холодрыга» и «дочка Загмиса? Да в жизни не поверю» за дверью, и на мгновение безумная мысль об Инетис, которой удалось сбежать, охватывает мой разум.

Я подхожу и откидываю шкуру рукой, и отшатываюсь, когда мне в лицо едва не вонзается лезвие ножа. Его держит покрытая снегом рука, а потом я замечаю за рукой большие круглые глаза и мокрые, тоже припорошенные снегом волосы. Он не тает на них.

— Л’Афалия! — шепчет Унна, тут же оказываясь рядом.

Окно слишком маленькое, чтобы выбраться, но Л’Афалия и не пытается нас спасти. Она смотрит на Унну и кивает — так решительно, словно та что-то сказала ей без слов.

— Я… добрась… — И исчезает из виду.

— Л’Афалия! — шепчет Унна, высовывая голову в окно, но тут же отшатывается, глядя на свои испачканные чем-то руки, а потом на меня огромными от волнения глазами. — Ох. Она ранена. Она серьезно ранена! Она упала возле стены!..

Я только сейчас замечаю на шкуре и на каменной стене черные следы. Это кровь — не человеческая, но кровь той, что только что говорила с нами.

— Л’Афалия! — снова зовет Унна, высовываясь в окно. — Очнись! Л’Афалия!

Ее голос взвивается ввысь вместе с ветром.

— Тише, нас могут… — начинаю я, но не успеваю предупредить.

— Эй, что тут за разговоры?! — Заглянувший за угол стражник, видимо, столбенеет при виде заметенной снегом фигуры, лежащей у окна. Я слышу, как он втягивает носом воздух, не веря своим глазам. — Так это та самая девка! Тащи ее к фиуру! Быстро, быстро! Хватайте ее, пока она не сбежала! А ты! Ну-ка быстро закрой окно!

Унна оборачивается ко мне, ее пальцы сжимаются в кулаки, а шрам проступает на лице темной полосой. На ее лице страх и какая-то безумная надежда.