Бессмертный избранный
Шрифт:
Новый приступ боли кажется мне совсем долгим, дольше, чем предыдущие, и когда он заканчивается, Инетис уже не смеется. Она сжимает губы и долго смотрит куда-то в потолок, словно раздумывая над тем, что должна сейчас сказать или сделать.
— Оно в Асме, — говорит она. — Осталось там, когда мы сбежали, когда решили уехать в Шин.
— Почему он говорил об одеяле? — Я все еще не понимаю, причем тут оно. Сжечь одеяло? Магии не существует, никакие чары не помогли бы сейчас владетельнице земель от неба до моря и до гор. Но Инетис, похоже, понимает, в
— Конечно, — продолжает она, словно сама с собой. — Мамино одеяло. Бужник. Как же я могла забыть. Кто угодно бы забыл тогда.
— Бужник? — переспрашиваю я, и она кивает.
— Трава. Мама вплетала в это одеяло травы и заставляла нас рассказывать о них, когда мы собирались вечерами дома. Цили всегда успевал первым. Попутница — дорожная трава, шушорост накладывает чары скованной воли… у мамы было все дивнотравье, это одеяло плели ее Мастер и его собственный Мастер, и я должна была вплетать в него свои травы, когда стану магом.
— Так что с бужником?
— Если сжечь бужник и подышать его дымом, это поможет… — она краснеет. — Поможет раскрыть проход для ребенка.
Теперь уже краснею я.
— Мама иногда помогала людям и лошадям или коровам, которые долго не могли родить. Бужник появляется только в двоелуние, поэтому она старалась его беречь. Сейчас его не найти… Разве что у магов вековечного леса, если там еще остался кто-нибудь.
Она кусает губы, смотрит на меня, переводит взгляд на Л’Афалию.
— Похоже, Цили это и пытался сказать. Но я оставила одеяло в Асме, так что ничем уже не помочь.
— Сколько ты еще выдержишь без него? — спрашиваю я.
— Недолго, — отвечает за нее Л’Афалия. — Ребенок сидит, и он тоже недолго выдержишь. Я уже давно не слышу его сердце.
И я давно не вижу золотых всполохов на ее коже.
И как будто этих бед достаточно, на Шин идет огромное войско зеленокожих, о которых теперь уже доносят разведчики, выбежавшие в поле еще утром. Их донесения полны страха, и я разделяю этот страх.
Я оставляю Инетис и Л’Афалию одних на этот день и снова выхожу в коридор, и долго расхаживаю туда-сюда. Даже если я отправлюсь в путь прямо сейчас, смогу ли я вернуться в Шин до того, как она умрет? Смогу ли я вообще вернуться в Шин и будет ли он принадлежать Асморанте, когда я прибуду обратно?
Уже на следующее утро становится ясно, что пророчество Избранного оказалось правдой. Войска неприятеля окружили город и все продолжают прибывать. Их тысячи и десятки тысяч — спокойно перешедших Шиниру побережников, ведущих на поводках своих зеленых цепных собак.
Городу предстоит выдержать осаду, и даже Избранный не знает, чем она закончится. Он не знает даже того, будет ли жив к моменту, когда Шин покорится врагу… или все-таки отбросит его прочь, устояв под жестоким натиском.
49. ВОИН
На третий день родов Инетис уже не могла говорить и даже кричать. Л’Афалия выходила из сонной лишь за едой для нее и на все мои вопросы только качала головой. Нет, ребенок еще не готов родиться. Нет, она не знает, как облегчить
Я слышал, как Инетис звала Энефрет, слышал, как имя Инифи шептала Л’Афалия, виновато отводя взгляд. Они зовут ее, но она не приходит. Она не собирается помогать, не собирается облегчать Инетис ее участь — и все же они зовут ее, но потому ли, что верят в ее силу или потому что больше просто некого звать?
Раненых с линии укреплений все привозят и привозят. Мне приходится уступить свою постель воину с отрубленной рукой. Вокруг его раны к вечеру начинает расползаться уже знакомая мне чернота. Мази Унны и Цилиолиса на всех не хватает, и ее используют только на самых страшных ранах. Но раненых слишком много.
Я подумываю о том, чтобы возвратиться к укреплениям, но Инетис со слезами на глазах умоляет меня остаться.
— Если я умру, кто защитит ребенка? Кто у него останется, если я погибну?
И я не знаю, что с отцом. Вести о правителе пришли лишь раз, когда воины рассказали мне о гибели Барлиса и Асклакина — их обоих окружили и буквально разорвали на куски зеленокожие твари. Правитель жив и перебрался в центр города. Укрепления держатся из последних сил. Скоро падут и они, и тогда Шин захлестнет зеленая волна, и в этом наводнении погибнем мы все.
Я обещаю Инетис позаботиться о ней и Кмерлане, если потребуется. Обещаю собственноручно убить их, если зеленокожие нагрянут сюда, облегчить их смерть. Я клянусь клятвой, нарушить которую еще в прошлое Цветение мне не позволила бы магия. Но теперь эти клятвы — пустые слова.
Я провожу остаток дня, тренируясь с ножом, который держу в левой руке. Кажется, я все-таки смогу убить им человека — хотя бы ребенка. От этого немного, но спокойнее.
Кмерлан забивается в угол полной народу сонной и весь день сидит там, наблюдая за ранеными, которых становится все больше. Вскоре их начинают класть уже в коридоре, и те, чьи ранения не так тяжелы, уступают свои места тем, кому совсем худо. И таких много. Я знаю, что уже завтра здесь пройдется своей темной поступью смерть, и раненых станет меньше. А потом еще меньше, потому что лихорадка первыми расправится с теми, кому досталось больше, а потом доест и легкораненых. И даже тех, кого только царапнул кривой зуб зеленокожей твари, пришедшей из-за реки.
Раненые рассказывают о страшной бойне, которая закончилась прорывом обороны у северной стороны, возле дома фиура. Зеленокожих было много, они грызли, кусали и рвали на части, не замечая ни друсов в груди, ни мечей в животах. Их можно было остановить, только отрубив голову. В наступающих сумерках люди Асморанты бежали до первых домов, где укрылись от холода — но не укрылись от врага.
— Когда все закончилось, и мы вышли из дома, земля была желтая и зеленая от их крови. Мы тыкали в них друсами из окон, а они все лезли и лезли… Пока побережники не дали команду отступить.