Бессмертный избранный
Шрифт:
— Они с ними? — спрашиваю я. — Идут сзади, как и тогда?
Воины кивают.
— Сначала спускают зеленых с цепи, как собак, — говорит один.
— А потом, когда они прорываются, то идут сами, — добавляет другой.
Я оглядываюсь на сонную Инетис, откуда не доносится ни звука. Ее магия могла бы убить их всех. Один миг — и Шину была бы дана передышка. И мы бы смогли подготовиться, смогли бы что-нибудь придумать, будь у нас время.
Время…
Закатное солнце заглядывает в окно, озаряя меня золотистыми лучами, и лицу становится
Я уже знаю это сияние и этот жар.
Я вскакиваю на ноги вслед за встревоженными воинами, и сердце подпрыгивает к горлу, собираясь совершить головокружительный толчок и выскочить из груди. Глаза застит красный туман, и только благодаря тому, что я уже так хорошо изучил и коридор, и расположение сонных, я могу найти путь.
— Инетис! — я распахиваю дверь и падаю на колени, когда из носа начинает течь кровь. Магия пронзает меня сотней нагретых добела солнечных копий, сердце бьется так быстро, что я даже не могу вздохнуть. — Инетис, останови его! Останови!
Я не вижу ее, не вижу Л’Афалии рядом с ней — только нестерпимое сияние, только стук крови в ушах, становящийся все сильнее… сильнее…
Я слышу крик и падаю на пол, погружаясь в темно-красное марево.
Не знаю, сколько я лежу в нем, пока сердце не замедляется и не возвращается обратно в грудь. Я чувствую, как меня поднимают и укладывают на бок, как омывают ледяной водой лицо.
Я открываю глаза. На висках — тряпки, смоченные холодной с травами водой, у кровати — внимательная лекарка. Я вскакиваю, и она испуганно вскрикивает и пытается уложить меня обратно.
— С правительницей все хорошо?
Она кивает.
— С ней одна из целительниц.
Я спускаю с постели ноги и твердо ставлю их на пол. Как и в прошлый раз все кончилось сразу же, как погасло сияние, но меня тревожит эта вспышка и то, что она принесла.
Я заглядываю в сонную, где лежит и смотрит в потолок пустыми глазами Цилиолис. На какое-то мгновение я от души желаю, чтобы это был он, но сразу же корю себя за малодушие. Он страдает так же, как и его сестра. Он чувствует ту же боль.
Я делаю глубокий вдох, как перед прыжком в реку, и открываю дверь в сонную Инетис. Лекарка лежит на полу возле ее кровати без сознания, я вижу на ее ладони ярко-алый ожог. Л’Афалии нет нигде, и теперь меня никто не может удержать.
Я подскакиваю к Инетис и хватаю ее за плечи. Ладони словно погружаются в кипяток, но я успеваю встряхнуть ее достаточно сильно и ударить по щеке, чтобы заставить прийти в себя и закричать прямо в растерянное лицо:
— Где Л’Афалия? Где Л’Афалия, куда ты ее перенесла?!
На мой крик прибегают лекарки. Они быстро уносят потерявшую сознание женщину прочь и закрывают за собой дверь, не сказав мне ни слова. Кажется, они напуганы — так сильно, что даже не подумали о том, что
Она перенесла Л’Афалию, и теперь ее магию некому будет подавить, если она проснется. Руки горят, на ладонях вспухает красная, обожженная кожа — к Инетис нельзя прикоснуться уже сейчас, а что будет дальше?
— Ты умрешь, когда родишься, — говорю я, и мне все равно сейчас, слышит меня сама Инетис или нет. — Ты злишься не на тех, ты делаешь больно людям, которые хотят тебе помочь. Твоя мать умрет, если к ней нельзя будет прикоснуться. Ты умрешь. Сразу же после рождения умрешь, потому что сюда вот-вот нагрянут зеленокожие люди с мордами вместо лиц, и они убьют нас всех.
Я жду очень долго, но по телу Инетис только пробегает длинная судорога — и все. Мне никто не отвечает. Быть может, эта вспышка была последней, и ребенок и вправду уже умер, а скоро умрет и сама Инетис.
Проклятая Энефрет.
Проклятые зеленкожие.
Проклятая магия.
Я выхожу из сонной, оставляя Инетис одну, совсем одну впервые за три дня, и мне не жалко ее и не жаль того, кто сидит у нее внутри.
Воины снуют по коридору туда-сюда, кто-то выбегает наружу и тут же возвращается, и все они слушают — и слышат то, что слышу я, когда повинуюсь этой общей суматохе и выхожу на холод, в сумерки, заполненные гомоном голосов. Небо ясное и кажется черным. Чевь уже убывает и похожа на прилепленный на темное сукно кусок грязи. Она темного, почти серого цвета, как старое денежное кольцо, и едва разгоняет сгустившийся над домами мрак.
— Слышите? Слышите? — говорят голоса вокруг. — Слышите?
— Что происходит? Что происходит?
Вокруг начинают цыкать, шикать и всячески призывать к тишине. Наконец, она воцаряется. Я не слышу сначала ничего, но потом ветер с южной стороны доносит до меня крики. Но это не крики с укреплений, это как будто ближе.
— Они прорвались, — шепчет кто-то.
Но этого не может быть. Если зеленокожие прошли так далеко, это значит, что на юге стена пала окончательно, и Шин практически в руках врага — спустя всего три дня боя против войска Асморанты, спустя целых три дня мучений Инетис.
— Нам нужно готовиться, — говорит кто-то громко, чтобы его слышали в обоих домах. — Забивайте окна деревом. Не выходите на улицу одни. Нам нужно готовиться к бою!
Я возвращаюсь в дом, меня пробирает дрожь. Мне кажется, я слышу шелест незнакомой речи даже здесь, в стенах дома, где лекарки с бледными лицами готовятся к вечерним перевязкам.
И, как будто, привороженного, меня снова тянет в сонную, где рожает Инетис.
Очаг в ней еле горит, и одна из лекарок подкладывает орфусу, чтобы затопить пожарче. Похлебка на куже стоит нетронутой, кувшин с водой — тоже. Лицо Инетис кажется влажным, на ворот рубуши натекла вода.