Бессмертный избранный
Шрифт:
Это Инетис.
Я выбегаю из палатки — мне становится жарко, душно в вязком мареве магической силы, и падаю коленями в снег, чтобы справиться с этим жаром, и загребаю его руками и сую в рот, где, кажется, все готово воспламениться.
Эта сила готова изжарить меня изнутри.
Сияние пропадает так же быстро, как и появилось, и только тогда я понимаю, что стою на четвереньках в ледяном снегу — один, потому что на других эта магия так не подействовала. Голова кружится, в глазах бьется кровь. Мне не сразу удается подняться, и только новый крик Цилиолиса заставляет меня собраться с силами и вернуться
Меня встречают огромные темные глаза алманэфретской лекарки, и по ее взгляду я понимаю, что Цилиолис все-таки смог ей сказать, что происходит.
У Инетис, правительницы Цветущей долины, син-фиры Асморанты и владычицы земель от неба до моря и до гор, начались роды.
48. ВОИН
Л’Афалия встречает нас у лекарского дома, ее лицо полно тревоги. Она протягивает руки мне навстречу, словно я здесь — самый долгожданный гость, но не касается меня и отступает в сторону, когда я ненароком едва не задеваю ее плечом, почти пробегая мимо.
— Много магия. Ты умереть от магия, — говорит она, указывая на себя и меня поочередно.
Я только киваю и спешу в дом. Мне нужна помощь.
Мы с Глеей и целительницами едва сумели погрузить визжащего от боли Цилиолиса на телегу. Лошадь — обычная, не снежная — еле тащилась по улице, и мне пришлось сдерживаться, чтобы не подстегнуть ее кнутом. Она и так была на последнем издыхании, и если бы упала где-то посреди Шина, дотащить Цилиолиса до лекарского дома я бы не смог.
Крики разносились по улицам, пугая одиноких горожан, испуганно выглядывающих из домов и тут же прячущихся обратно. Я укрыл Цилиолиса попоной, чтобы было теплее и чтобы избежать ненужных вопросов, если кто увидит, что человек, которого я везу, связан. Только так нам удалось справиться с ним, иначе он бы выпал из телеги еще на первом повороте.
Я забегаю в дом, громко клича лекарок и воинов. Одному мне не справиться с Цилиолисом даже здоровому. Я надеюсь, что в доме найдется свободная кровать для брата правительницы и пара свободных рук, которые помогут мне перенести его на эту кровать.
Пока Цилиолиса переносят в сонную, я заглядываю в кухню, выпить воды с дороги и закинуть в рот пару кусочков жареного мяса, которым так вкусно пахнет по всему дому. Крик Инетис почти сливается с криком Цилиолиса, и от этих двух слившихся воедино голосов, кажется, трясутся стены. Я хватаю с кужа ковш и зачерпываю воды, давясь мясом и лепешкой, и только тут замечаю, что я не один.
Кмерлан сидит за столом и льет одинокие слезы. Он поднимает на меня свои красные от слез глаза и кривит губы, пытаясь удержаться от нового всхлипа, когда замечает мой взгляд. И все же не выдерживает и задает мне тот самый вопрос:
— Мама… умрет, да?
Только настоящий страх заставил бы его заговорить со мной так — с неприкрытым отчаянием и надеждой. Я отнял у него отца, я обесчестил его мать, хоть он этого и не знает, и отчасти из-за меня Инетис теперь мучается и страдает. У Кмерлана есть причины злиться на меня… и чувствовать себя одиноким теперь, когда правитель сражается у края города и в любой миг может быть убит, а мать корчится за стеной от боли, которая заставляет воздух вокруг нагреваться добела, и кричит так, что сотрясаются стены.
Я прожевываю мясо и качаю головой. Я не хочу убеждать
— Она не умрет, — говорю я. — Она кричит не потому, что умирает. Просто у тебя появится брат… или сестра. Всем женщинам больно рожать детей, но умирают немногие.
— Но ведь умирают… — говорит он дрожащим голосом.
Я пожимаю плечами.
— Твоя мать — сильная, она родила тебя и не умерла. Не оплакивай ее раньше времени.
Крик Инетис заставляет меня замолчать и прислушаться. Голоса снова два, и это пугает меня больше чем побережники, несущиеся на укрепления прямо передо мной.
Почему молчит Унна?
Что если она умерла? Не выдержала боли, не выдержала магии, переполняющей тело?
— Ты видел Уннатирь? — спрашиваю я, но не задерживаюсь, чтобы дождаться ответа, и ухожу, чтобы повторить этот же вопрос, глядя на девушек-лекарок, караулящих у сонной правительницы.
— Вы видели Уннатирь?
Но они только качают головой и спешат разбрестись по своим делам.
Л’Афалия предостерегающе вытягивает руку вперед, когда я замираю в дверях. Она сидит на постели Инетис, обхватив ее за талию, прижавшись грудью к ее спине. Сама Инетис делает глубокий вдох и истошно кричит, ее лицо наливается кровью, а глаза, кажется, вот-вот лопнут от натуги.
Когда приступ кончается, и эхо крика Цилиолиса стихает, она смотрит на меня.
— Серпетис, что с Цили? Что с Цили? — выкрикивает она.
— Где Унна? — спрашиваю я ее, но она качает головой, и слезы текут по ее щекам.
— Я не знаю! Я куда-то перенесла ее! Я не знаю!
— Когда начался боль, Унна держат ее рука, — говорит Л’Афалия громко, перекрывая плач Инетис. — Она исчез. Было жарко и золотое, и она исчез.
То золотое марево силы, что накрыло меня у палатки целителей, понимаю я. Унна может оказаться где угодно: в Асморе, в вековечном лесу, на побережье Первородного океана… или в бездне, которой, как говорят, оканчивается край Глиняной пустоши.
Одна.
Я бросаюсь к кровати и уже протягиваю руки, чтобы ухватить Инетис за плечи и затрясти и просить ее, приказывать ей вернуть Унну обратно, когда крик Л’Афалии предостерегает меня.
— Стой! Умрешь! Умрешь!
И она опять не лжет мне.
Я все-таки останавливаюсь, сжимаю зубы и смотрю в лицо правительнице Асморанты. Оно покрыто капельками пота и кажется блестящим в свете очага, но именно сейчас мне ее не жаль.
— Верни ее.
— Она уже не может удержат магия, — говорит Л’Афалия. — Ребенок не слушает ее.
— Это из-за яда, — говорит Инетис. — Он слишком разозлился. Я не должна была рожать сейчас… о-о-о-о…
Новый приступ боли охватывает ее, и я отступаю и смотрю куда угодно только не на ее ходящий ходуном живот. Сколько это может продолжаться? День, два, три? В моей деревне были женщины, которые рожали за полдня, а на следующее утро уже ходили в поле, но были и те, кто мучился несколько дней, а потом еще целый черьский круг не мог поднять ничего тяжелее чаши с вином.
— Цилиолис здесь, и он чувствует твою боль, — говорю я, вспоминая, что Инетис спросила о нем. — Его выгибает и скручивает, как и тебя. Думаю, что и Унну тоже. Верни ее сюда, Инетис. Я тебя прошу, я прошу вас обоих.